«Стучит, скотина! Поблагодарил бы лучше, что не утопил, как котенка…» – От себя Святой присовокупил серию матерных ругательств – лучшее средство для снятия напряжения.

А повод имелся…

Старина Дэйв, попавший в этот вертеп, сидел на плетеном кресле из лозы, спеленутый широкой липкой лентой. Скотч стискивал губы старика, но глаза молили о помощи. С его висков и подбородка была содрана кожа, а коленки примотанных к креслу ног сотрясала дрожь.

Святой подмигнул другу: «Держись, старый солдат, не из таких передряг выкарабкивались!» Другого способа подбодрить Стерлинга попросту не было. Силы противостоящих сторон были неравными.

Постояльцы виллетты номер четыре в расчет не принимались. Прошедший первичную обработку Калмык с заведенными за спину и связанными руками лежал на полу в луже крови. Второго, Лупатого, Святой не заметил. Впрочем, долго обозревать довольно жуткую картину ему не позволили.

Подпрыгнув, точно кузнечик, албанец нанес удар, метя в солнечное сплетение пленника. Трюк получился отвратительным, но Святой рухнул на колени, выдушив из себя жалобный вопль.

«Неблагодарная тварь, что ж ты ноги циркулем раскидываешь. Эффект нулевой… Прицельнее бить надо и не прыгать, словно козел на капустной грядке».

Сгруппировавшись, Святой был готов принять новый удар. Предпринимать ответные действия мешал красавчик: он стоял за спиной Дэвида Стерлинга, приставив к затылку старика пистолет.

От хорошо поставленного пинка ногой, достойного футбольного форварда, он опрокинулся на бок. Совершенно упустив из виду бритоголовую образину, Святой, сконцентрировавшись на албанце, пропустил болезненный выпад. От удара, казалось, ребра выгнулись в обратную сторону, а небо обволокла солоноватая слюна. Он подтянул ноги к подбородку, обхватил руками голову и выдержал в такой позе шквал ударов.

– Вставай! – гаркнул албанец.

Пошатываясь, Святой поднялся. Голову мутило от боли, а в глазах плясали искры.

– Лицом к стене! Ноги расставь!

Подгоняемый толчками в спину, пленник выполнил требование, уткнувшись лбом в стену. Ловкие, точно щупальца, пальцы Энвера обыскали каждую складку одежды. Из кармана джинсов он достал раздолбанную коробочку – все, что осталось от игрушки детишек фрау Ильзы.

– Тамагочи! – заржал албанец, предаваясь веселью, аналогичному радости туземца, раздобывшего, к примеру, осколок зеркала.

Ровный, но хлесткий окрик прервал неуместную гоготню бандита:

– Энвер, займись делом! Усади гостя!

Лощеный красавчик бесшумной кошачьей походкой приблизился к застывшему у стены Святому:

– Приятель, веди себя смирно! Вы влипли в дерьмовую историю, но это не наша вина.

От предводителя банды головорезов, вторгшихся в размеренную, согретую солнцем жизнь, пахло, как от парфюмерной фабрики с горькой примесью табака. Выдыхая слова прямо в ухо Святому, главарь для острастки тыкал пистолетным стволом в пульсировавшие болью ребра.

– Будь добр, не создавай проблем Тургуту! Мы уладим маленький вопрос и уйдем, а вы отправитесь спать…

– …вечным сном, – докончил тираду Святой, понимая двусмысленность обещания прилизанного ублюдка, кичливо назвавшего свое имя, которое даже не считал нужным скрывать.

Паутина клейкой ленты туго стянула тело пленника. Но в суетливой спешке албанец, усадивший свою жертву на второе свободное кресло из меблировки комнаты, перехватил скотчем руки Святого сантиметров на пять выше запястий. Зато лодыжки были прикручены к ножкам кресла намертво.

Теперь товарищи по несчастью, оглушенный нападением мистер Стерлинг и угодивший в западню Святой, сидели бок о бок, как театральные зрители в ожидании премьеры пьесы абсурда, на которую их пригласили под дулом пистолета.

Ведущими актерами назначались по воле попыхивающего сигареткой предводителя команды убийц, постояльцы виллетты под номером четыре. Экзекуция происходила на глазах пленников.

Освоившись с некомфортным положением неподвижной мумии, Святой отслеживал действия бандитов, одновременно маневрируя пальцами, оставленными по халатности албанца относительно свободными. Он торопился. Через короткий промежуток времени ток крови по пережатым липкой пакостью венам замедлится, пальцы онемеют и потеряют гибкость, а пока они оставались единственной полезной частью тела.

Говорят, только великие способны заниматься одновременно несколькими делами: Юлий Цезарь диктовал указы и, не тратя драгоценных минут, строчил мемуары для потомков; император Петр Великий кровенил морды проворовавшимся воеводам и думал, как прорубить окно в Европу. Примеров не счесть. Перед Святым стояла задача не менее трудная – освободиться от многослойных пут скотча и параллельно уразуметь, с чем пожаловала эта свора смуглолицых бешеных псов, возглавляемая типом с гримасой неудовлетворенного садиста.

Зрачки Святого сузились. Подушечка большого пальца, обследовавшего задний карман, напоролась на острый предмет, застрявший между швом и подогнутым краем материи. На ощупь Святой определил, что за штуковина разрезала кожу пальца. Двухсантиметровое стеклышко со сколотым углом. Прозрачное окошечко, выпавшее из пластмассовой оправы виртуальной игрушки, было весьма кстати. Бережно, точно хирург, принимающий из рук ассистента стерильный скальпель, Святой захватил двумя пальцами импровизированный режущий инструмент и, нащупав нижнюю кромку скотча, миллиметр за миллиметром начал надрезами расслаивать ленту, стараясь сохранить иллюзию неподвижности. О звуках, тихом потрескивании лопающейся ленты, он не беспокоился, потому что все внимание бандитов сосредоточилось на коконе, подвешенном к потолочному крюку, на который нормальные люди вешают люстру.

Вместо осветительного прибора, раскачиваясь маятником, под потолком болтался человек, завернутый в белую простыню. По силуэту угадывалось, что голова несчастного находится внизу, а ноги, перевязанные проводом, вытянулись струной. Иногда человек напрягал мышцы и сухожилия, пытаясь свиться в клубок. Казалось, гигантская личинка тужится выбраться из кокона, разорвать оболочку и выползти наружу.

Главарь, оседлавший распростертого на полу Калмыка, лежавшего лицом вниз, уперся ему коленом между лопаток и за волосы приподнял его голову.

– Смотри внимательно! – по-английски произнес Тургут. – Карапуз, начинай!

Бритоголовый палач ощерился в редкозубой улыбке. Повесив автомат на плечо, он вразвалочку обошел кокон, словно лесоруб, выискивающий место на стволе дерева, по которому секанет топор. Гиреобразный кулак верзилы таранил сверток. Но это была разминка, предваряющая садистскую забаву, в финале которой ничего, кроме смерти, не предусматривалось.

– Смотри, свинья! Ты будешь следующим на скотобойне! – опьяненный атмосферой насилия, рычал турок, запрокидывая голову жертвы.

Завернутый в простыню человек был объектом для демонстрации возможной участи Калмыка. Ничто так не развязывает язык, как наглядный пример. Боль можно стерпеть до потери сознания. Страх ожидания деморализует волю.