Он ждал, что старший брат обрушится на него с упреками, примется кричать о долге перед страной, взывать к его чувству ответственности, но Александр Николаевич задумчиво смотрел в окно.

— Меня весьма интересует, каким образом это письмо попало к тебе, — сказал он спокойно. — Не по почте же пришло?

— Я обнаружил его на своем столе.

— Это значит, что в твоем доме предатель, — глянул на него старший брат. — Мы обнаружим его и поймем, откуда ветер дует. Этим займется Черевин. Клянусь, я назначу его командиром собственного конвоя, если он найдет лазутчика. Я сейчас же переговорю с ним, а ты пока иди, Константин, я тебе потом расскажу о результатах.

— Но как же… — Великий князь несколько опешил. — А письмо, а скандал…

— Пусть попробуют… Теперь иди. Никакого скандала не будет, на любую публикацию мы ответим публичным разоблачением любовницы Георга и обнародуем факт шантажа. К тому же…

Он прощально махнул рукой и, вызвав флигель-адъютанта, приказал немедленно отыскать Петра Александровича Черевина. Этот человек, рекомендованный императору польским наместником Муравьевым-Виленским, был гением розыскных и охранных мероприятий и весьма зарекомендовал себя на службе в Царстве Польском.

Черевин проявил чудеса расторопности и сообразительности — и вскоре лакей-предатель был найден, во всем признался и отправился в крепость. След привел к легкомысленному Сильвио… Однако, хотя, по общему мнению, крепость по нему тоже плакала, отправить его туда было невозможно. Это уж точно вызвало бы дипломатический скандал.

А Константин Николаевич оставался в совершенной растерянности от поведения брата, от его снисходительности…

Кое-что в природе этой снисходительности стало ему понятно, когда он узнал о связи императора с молодой княжной Екатериной Долгоруковой, вскоре ставшей не просто его любовницей, но и тайной женой. Александр Николаевич сам был не без греха, а потому не мог бросить камень в брата. Прощая его, он как бы испрашивал прощения для себя; оставляя без внимания его адюльтер, он как бы узаконивал свой собственный адюльтер; относясь с пониманием к праву брата на тайную жизнь, он облегчал собственное тайное существование; защищая от молвы его любимую женщину, защищал прежде всего свою возлюбленную.

Море… Море и небо! В Архипелаге[22]они показались Ольге еще ярче, еще синее, чем где бы то ни было. В воде, казалось, было разведено громадное количество pierre d'azur, ляпис-лазури, а в воздухе сверкали мириады золотых искорок. Море было так прозрачно, что казалось освещенным снизу другим солнцем, которое насквозь пронизало его.

Ольга задыхалась от волнения. Корабль шел по водам, о которых человеческая мысль создала самые поэтические мифы, самые увлекательные сказания. Было странно видеть эти воды пустыми. Казалось, что пароход — это громадное черное чудовище с горящими глазами и рогом на спине, извергающим дым и пламя, — спугнул отсюда всю жизнь. А если заглянуть вон за тот мысок, увидишь: там притаилась вереница веселых дриад, которые ждут только, чтобы страшное чудовище скрылось, и тогда они снова начнут веселые игры и понесутся по морю на спинах тритонов, и затрубят тритоны в раковины и созовут сюда игривых дельфинов. А вон там, за грудой камней, там, наверное, таится десяток сатиров и фавнов на козьих ножках. И они тоже ждут исчезновения людей и тоже мигом выскочат все на берег и начнут веселые пляски под звуки свирелей. И на эти звуки понесутся с гор дикие кентавры и прилетят страшные птицы с острыми когтями и лицами женщин. И еще много-много можно будет увидеть тогда чудес…

Вправо убегали фиолетовые горы Мореи, слева все яснее вырисовывалась извилистая линия холмов Аттики. Прямо вставали из воды скалы Эгины и Саламина, между ними, над синей чертой горизонта, виднелись домики Пирея, а выше, на темном пятнышке Акрополя, сверкал белой точкой вечный Парфенон. И все это замыкала лазурная линия Гиметских гор.

Ольга не могла отвести глаз от картины, о которой мечтала так долго.

А вот и Пирей. Обогнув одинокий маяк, пароход вошел в крошечный заливчик, вода которого была вспенена множеством лодок, шаланд и паровых катеров. Безлюдье кончилось. Греция встречала свою русскую королеву, и Ольга испуганно стиснула поручни. Эта толчея наполнила ее волнением, почти страхом. Она оглянулась. Позади стояли Эдит и капитан Самойлов. Эдит слабо улыбнулась, капитан кивнул Ольге ободряюще. Она вновь посмотрела на берег, пытаясь различить фигуру Георга, который где-то там ждал ее прибытия. И снова стеснило сердце темное предчувствие: а ждет ли он? Хочет ли, чтобы она приехала?!

Все было так прекрасно вначале! Совершенно как в сказке. Прекрасный принц забрался на башню, где томилась прекрасная принцесса, и спас ее. Они сыграли свадьбу и жили долго и счастливо.

Сыграли свадьбу, конечно… Потом поехали в Данию к родителям Георга. Оттуда следовало вместе отбыть в Грецию. Однако как-то так случилось, что Георг оставил юную жену в Копенгагене и уехал первым. Хоть во всех приветственных кликах греков первым лозунгом звучало «Да здравствует народ!», а только потом «Да здравствует король!», все же покинуть страну на полгода было, по его словам, не по-королевски. Ольга прекрасно понимала, что такое долг правителя по отношению к своим подданным, и все же ей казалось странным, что любовь к государству может оказаться сильнее любви к жене.

Что-то было неладно, но она не понимала, что именно. На людях Георг был внимателен, хотя и не слишком нежен. Впрочем, Ольга сама стеснялась публичных нежностей и ужасно смущалась, когда Георгу приходило в голову увлечь ее за какой-нибудь цветущий куст и там поцеловать. Матушка говорила ей перед свадьбой, что природа мужчин очень отличается от природы женщин и женщине приходится терпеть много того, что покажется неприятным, а то и отвратительным, но это нужно выдержать, а главное, ни в коем случае не показывать мужу своих чувств.

В первую брачную ночь все существо Ольги было исполнено такого ужаса, что она лишилась сознания, когда Георг обладал ею. Наутро он поглядывал с жалостью, но был как-то по-новому нежен и заботлив, а Ольга молила небеса о том, чтобы на вторую ночь снова упасть в обморок. Ей не хотелось знать, что происходит между ней и мужем! Она была бы вполне счастлива веселыми, дружескими и вместе с тем любовными отношениями.

Однако настала ночь, явился Георг — но лишиться чувств не удалось. Пришлось скрепиться изо всех сил, чтобы не показать сначала страха, а потом — радостного изумления. Оказывается, не так уж противно, когда мужчина ласкает тебя. Это очень даже приятно! Это радостно, волнующе, это затмевает разум… Ты вся в его власти, это великолепно! Ах, какая жалость, что нельзя показать мужу радостного волнения, что нельзя ответить ему ласками и поцелуями! Помня о запрете матери, Ольга смиряла свою нежную, отзывчивую, пылкую натуру, удивляя и разочаровывая Георга. Потом, уже в Дании, она случайно услышала, как Георг разговаривает с братом, наследным принцем Фредериком.