русскими белогвардейцами, бежавшими из Крыма, недавно занятого красными. Он встречал земляков повсюду — в ресторанах, гостиницах, на улицах. Вид их унылых лиц доставлял ему удовольствие — он чувствовал свое превосходство над ними, беглецами и неудачниками. Он знакомился, заговаривал, некоторых даже угощал пивом, рассказывал им о Папелюхах, о раввине, который мылся в бане, и туманно намекал на свои богатства.

Он действительно был очень богат — за его товар ему предлагали огромные деньги. Но продавать он не спешил. Он приглядывался, прислушивался.

Встретился ему один армянин-купец, приехавший только что из Тифлиса. В Тифлисе было меньшевистское грузинское правительство, воевавшее с Советской Россией. Купец этот торговал чем угодно и знал цены на любые товары в любых местах. Он-то именно и сказал Мише, что готовая одежда стоит в Тифлисе, по крайней мере, вдвое дороже, чем в Константинополе.

Мишины планы сразу изменились. Тюки с тряпками превращались в тюки с золотом. Он прервал переговоры с константинопольскими покупателями, погрузил свой товар на пароход и поплыл через Черное море в Батум.

В Батуме было переполнено и неспокойно. Люди спали под пальмами на чемоданах. Толпы приступом брали пароход, на котором прибыл Миша, — всем хотелось уехать в Константинополь. Сюда, на батумскую набережную, съезжались торговцы, землевладельцы, чиновники со всего Кавказа: красные подходили к Тифлису.

— Вы безумец! — говорили Мише в кафе, когда узнавали, что он едет в Тифлис.

Но мысль о том, что такое замечательное предприятие, почти доведенное до конца, может внезапно рухнуть, казалась Мише невероятной. Он не боялся большевиков. В Персии все боялись курдов, в Аравии — вахабитов, а он прекрасно знал, что и курдам и вахабитам можно продавать все, что угодно. Он погрузил свои богатства в два товарных вагона и отправил их в Тифлис.

Он ехал в пустом поезде. Навстречу поезда шли переполненные — люди сидели на буферах, на крышах, на паровозах. Когда он приехал в Тифлис, там уже кое-где висели красные флаги и рабочие ходили по улицам с песнями.

Он провел ночь в гостинице, переполненной не успевшими удрать. Все старались вести себя как можно тише и даже по коридорам ходили на цыпочках. До утра за окнами стреляли.

Утром он побрел к вокзалу посмотреть вагоны со своим товаром. По пустынным улицам шли красноармейские части. Вокзалом управлял комиссар — огромный кавказец в черной мохнатой папахе. Он ничего не знал о двух Мишиных вагонах и ничего не хотел о них знать. Миша сам пошел на поиски и долго бродил по путям. У складов и у составов стояли люди с винтовками. Они прогоняли Мишу прочь, но он возвращался. Наконец, стрелочник, с которым он заговорил, сказал ему, что товарный поезд, прибывший вчера из Батума, не разгружаясь, ушел сегодня перед рассветом на Баку.

Миша проклял того константинопольского армянина, который посоветовал ему ехать в Тифлис, сел в теплушку и трое суток тащился до Баку по только что очищенному от белых краю.

В Баку его вагонов не было. Но у него в блокноте были записаны их номера, и по номерам он узнал у дежурного, что они отправлены на Ростов. Он четыре ночи провел в Баку перед билетной кассой, и ему удалось достать билет до Ростова. В Ростове он узнал, что его вагоны ушли в Воронеж.

Был месяц март, и Миша впервые за много лет увидел снег. В Ростове снега было немного, но в Воронеже он только начинал таять. Миша прибыл в Воронеж раньше своих вагонов. Он прожил в Воронеже неделю, дожидаясь. Наконец они прибыли — он сам видел их на ржавых запасных путях. Он бродил вокруг них тоскуя. На их плотно закрытых дверях висели пломбы.

Миша вытащил свои накладные, выданные в Батуме при белых. Но железнодорожники, посмотрев на печати, посоветовали ему никогда не показывать этих бумажек. Миша понял, что его палестинский товар больше как бы и не его. Он растерялся. Теперь он уже не считал, что большевики похожи на курдов и вахабитов. Весь день ходил он по улицам Воронежа, подавляя в себе гнев и ужас.

А ночью вагоны ушли. Миша опять помчался вдогонку. Он не знал, что будет делать, когда догонит их, но он не в силах был расстаться с ними. Он поехал за ними в Казань. В Казани их не оказалось, и он помчался дальше, в Сарапуль, в Красноуфимск, Свердловск. Весна сменилась зимой, все холодней становилось, все больше было кругом снега. Без конца носился он в поездах, по горным долинам, по вздыбленным темным лесам.

Вагоны свои он нагнал наконец в Челябинске. Они стояли в рельсовом тупике. Грязный снег таял вокруг.

Миша побежал по низкой насыпи.

Добежав до вагонов, он заглянул внутрь. Там было темно и пусто. Только несколько лепестков нафталина блестело на полу.

3

Он приехал в свой родной город, но отца там не нашел. Он не нашел в городе ничего прежнего, знакомого. Магазины были заколочены досками, а те, которые торговали, принадлежали кооперации. Из приятелей и родственников не осталось ни одного человека. Случайно удалось ему встретить старичка, служившего раньше в отцовской рыбной лавке, и старичок этот рассказал ему, что Мишина мать умерла, что отец его несколько раз сидел в тюрьме как заложник от буржуазии, и полгода назад переехал в Петроград, не желая больше жить в родном городе, где был слишком на виду.

Миша продал на базаре свой кожаный чемодан, послал отцу телеграмму и выехал в Петроград. Отец встретил Мишу на вокзале. Миша узнал отца только тогда, когда тот кинулся его обнимать. Так вот он теперь каков, Мишин отец! Прежде он был грозным и величавым, прежде он был полным и усатым, прежде он носил сюртук из толстого, как броня, сукна и ступал, откинув голову назад. А теперь от былой величавости его ничего не осталось; он оказался совсем маленьким, похожим на мышь, — серая толстовочка, облегающая сутулые плечи, безусое лицо все в каких-то обвислостях и пустых мешочках, широкая влажная лысина, седой пух над ушами, и вздутые старческие жилы на висках. Только пахло от него по-прежнему — еле уловимым запахом рыбы.

Отец обрадовался Мише, хотя, кажется, был немного разочарован, заметив, что у Миши нет даже чемодана. Они пошли пешком через город, Яркое майское солнце озаряло широкие улицы. Когда они вошли в парадное и стали подыматься по лестнице, Мише показалось, что отец слегка оробел.

Квартирка, впрочем, была у отца недурная. Комнаты загромождала мебель, ободранная и грязная, но