— Здорово.

— Да, — сказала женщина, — мы с Мишей очень любим это место.

«Особенно — Миша…» — подумал Инфантьев и вдруг мучительно покраснел.

— Ах, я вам не объяснила! — также не заговорила — побежала женщина. — Миша рассказывал, еще когда мы познакомились, туман был кромешный, нос к носу с белым мишкой столкнулся, полз, полз, вдруг чувствует: что это такое мокрое и теплое? А это мишкин нос, а мишка ничего с ним не сделал и ушел, вот я и поставила мишку на плиту, носом к портрету…

— Да, — сказал Инфантьев, — вот ведь как…

— А вы угощайтесь, — сказала женщина, — вы берите конфеты, берите.

— Ну что вы… — сказал Инфантьев.

Они сидели на скамеечке около плиты. Инфантьев жевал конфету. Дыра в небе разрослась — и вот уже чистых полнеба, и все сверкает, умытое. И Инфантьеву стало совсем не по себе. Потому что раньше был дождь, и тогда было понятно, почему он находится в этой клетке и слушает эту женщину, а теперь дождя не было и понятно не было. И многое было непонятно в рассказе женщины. Судя по всему, она ездит сюда чуть не каждый день, вот и велосипед купила специально для этого. Хотела мотороллер, побоялась — ограбят, да еще на кладбище. Вот ведь понимает, что могут ограбить? И понимает ведь, что все-таки кладбище? Памятник такой отгрохала, конфеты носит, а сама сказала, что они много лет жили врозь. Он как-то не уловил, как она это сказала. Может, в экспедиции? Нет, она не так сказала. Женщина все бежала по тонким, слитным словам, а Инфантьев чувствовал себя не в своей тарелке: тут целая жизнь, история, а он — при чем?.. да и нормальная ли она?.. и дождь перестал. Он жевал конфеты, и это ему тоже было неловко. Но не жевать и только слушать — это было еще хуже. Конфеты… какие вкусные! И ему вдруг показалось: сколько лет он не ел их? Он и не мог вспомнить, когда в последний. Только конфеты из детства вспоминались ему. А он мог бы хоть каждый день… И эта женщина… При всем том, что ему было неловко и не удавалось следить за ее речью, почему-то ему было очень нужно слушать эту речь, сбивчивую и слитную, и то, о чем она говорила, тоже было очень важным и даже близким. С точки зрения последовательности все было непонятным в ее речи. И в то же время что-то самое главное, суть впервые дошла до Инфантьева. И он подумал, что, может, всю жизнь слушал многое, что можно было бы понять, и не понимал. Потому что за понимание считал только ясную последовательность, только вытекание одного из другого. А именно этот бегущий непоследовательный рассказ был нужен ему сейчас, потому что, отбрасывая последовательность, он выражал суть. Инфантьев даже заерзал на скамейке, слишком сложным и невыразимым было то, что он в ту минуту думал и понимал. И может, именно сейчас не надо было стремиться сформулировать, что же это такое, и тогда будет точнее…

Женщина посмотрела в сторону могилы Натальи Владимировны…

— Жена носила вашу фамилию? — спросила она задумчиво.

— Мою… — посомневавшись, подтвердил Инфантьев.

— Так у вас отец священник? — обрадовалась женщина.

— Почему?.. — опешил Инфантьев.

— А как же!.. — опять заспешила женщина своим семенящим говорком. — Сами посудите… Вы русский, ведь вы русский?

— Русский, — надулся Инфантьев.

— А корень фамилии, — бежала дальше женщина, не услышав его, — более чем французский… Даже испанский. Инфант — царственное дитя, наследник. А вы уж, наверное, родом не из Испании…

— Это уж точно, — обрадовался Инфантьев хоть чему-то понятному. — Я здесь родился.

— А ваш отец?

— На Волге… — сказал Инфантьев. — Под Астраханью… Постойте, — обрадовался он, — он ведь и действительно, кажется, немножко в семинарии учился!.. Но потом, потом, — спохватился Инфантьев, — совсем не то. Слесарь он, — рассердился Инфантьев.

— Ну вот видите, вот видите! — ликовала женщина. — Значит, ваш дед был священник.

— Не был, — окончательно захлопнулся Инфантьев. — Откуда вы взяли?

— А как же, а как же! Это так интересно!.. — восклицала женщина. — Это как раз провинциальные священники такие странные фамилии на Руси напридумывали. Когда основные церковные фамилии были уже все разобраны — Преображенский, Воскресенский, Успенский, Богоявленский… то и стали выдумывать понепонятней, лишь бы красиво: я, например, дружу с батюшкой по фамилии Феноменов… вот и вы — Инфантьев.

— М-да, — ничего не сказал Инфантьев. Потом все-таки нашелся: — Как в цирке.

— Именно, именно! Артистические фамилии тоже… — обрадовалась женщина. — Какое тонкое наблюдение! В цирке чаще итальянские, но и Алмазовы, Изумрудовы. Очень. Я никогда так не думала. Вот интересно: Монахов — такая актерская фамилия, а ведь из священников. Наверное, тоже: отец — священник, сын — актер. Представляете, драма? конфликт?

— Да, но мой дед не был священником. — Инфантьев стал похож на сейф.

— Был, был! Уверяю вас! Вот на Волге где-нибудь и был деревенским батюшкой. И ваш прадед и прапрадед… Вот и ваш отец был в семинарию определен, хоть и не кончил, как вы говорите. Иначе такой фамилии никак быть не могло. Или вы настаиваете, что вы из борцов?

— То есть как? Ну да. Что вы, впрочем, имеете в виду? — запутался Инфантьев.

— Цирк! — рассмеялась женщина.

Инфантьев сам засунул себе в рот конфету, заткнул.

А женщина все бежала по тонким и слитным словам, и было в них, как она мчалась на такси через весь Союз, узнав о смерти мужа, как у нее не было денег и к тому же разграбили ее квартиру, и как они все ушли на памятник, и как у нее был сын, школьник, и как трудно, трудно, трудно, и сколько счастья, счастья, и что-то настолько уже непонятное и самое ясное было в конце, но этого было не задержать, не запомнить — только почувствовать, и, может, память о своем чувстве…

— Да, — вздохнул Инфантьев. — Вот ведь как…

— А сын у меня теперь взрослый… — сказала она.

Инфантьев вдруг понял, как много лет прошло с тех пор, как давно было все то, о чем говорила женщина, и как это было сейчас, удивительно сейчас.

Женщина словно поняла, о чем подумал Инфантьев.

— Мне кажется: я с ним общаюсь, — сказала она. — Да и не кажется — точно.

— Да, — сказал Инфантьев и, все-таки не понимая, взглянул на нее.

— Я знаю, — сказала женщина, — у вас горя больше. У вас недавно…

— Да, — сказал Инфантьев просто. — Пусто так…

— А я вот, если мне плохо, всегда приеду и с ним разговариваю. Он мне помолчит — и мне легче.

— Вы, наверно, в бога верите?.. — шепотом спросил Инфантьев и осторожно взглянул на голубой купол.

Женщина заметила его взгляд и непонятно улыбнулась.

— Да нет, — сказала она. — Я там и не была никогда. — И тоже взглянула на купол.

— Я был. — Инфантьев вздохнул. — Случайно… Странно как-то… Что поделаешь?.. — забормотал он уж вовсе бессмысленно. — Так вы с ним разговариваете?