Этот роман меня кое-чему научил: не следует играть с чувствами людей. Он меня преследовал. Два года терроризировал. Трезвонил по ночам и, делая жалкие попытки изменить голос, угрожал, что убьет меня, подожжет квартиру, расскажет обо всем в прессе. Так неприятно. Укладывался, как собака, на коврике возле двери и отказывался сдвинуться с места, когда я возвращался домой. Чтобы попасть в квартиру, приходилось перешагивать через него. Однажды мой сосед сверху рассказал, что видел какого-то человека, который, сидя на корточках, возился с щелью для писем, собираясь ко мне вломиться. Мужчина лет сорока, в джинсовой одежде, с редкими волосами. Убежал, когда мимо прошел этот сосед со своей собакой. Это мог быть только он. Через щель для писем набросал мне в квартиру кучу всякого дерьма. Деньги, которые был мне должен, книги, которые брал почитать, старые письма и грязные трусы, которые я у него забыл.

Он следовал за мной словно тень. Везде и всюду я чувствовал, что он за мной следит. Умалишенный. Одержимый сын пастора из Ютландии. Заманил меня к родителям, пока между нами еще была связь. Именно там я и обнаружил тлеющее безумие в отношениях между отцом и сыном и утратил всякое желание продолжать отношения. По возвращении пришлось нанести ему последний удар. У меня не было ни времени, ни желания заменять ему отца. Он нуждался в психиатре.

А вот с Лассе было весело. Никого веселее не встречал. Всегда в приподнятом настроении. Этот парень знал, чего хочет от жизни. Я восхищался его мужеством. Его длинными вечерними платьями. Он вел себя как примадонна. Был звездой. Видели бы вы, как он изображает Сару Леандр. Приходить в квартирку на Вестебро, которую он делил с шлюхой-нелегалкой, было чистым наслаждением. Я попал в хорошую компанию с министрами и воротилами бизнеса, которые тайно посещали квартиру с черного хода. Наверное, коки было многовато. И мне тоже досталось. Лассе сам себя погубил. Сгорел во цвете лет. Да покоится он с миром. Он — одно из самых светлых моих воспоминаний. Лучшим всегда приходится хуже всех.

Роман с Микаелем потряс меня настолько, что и сменил ориентацию и еще раз попытался стать «нормальным». Но вскоре понял, что это бегство от самого себя. Карин прежде всего была выдающимся художником, великой актрисой. Одной из лучших в новом поколении. Мы во многих отношениях были идеальной парой. Она — молодая и красивая, звезда, стремительно поднимающаяся на театральном горизонте. Я — богатый и знаменитый. Более знаменитый, чем богатый, если уж говорить всю правду. А в твоем присутствии приходится, малыш.

Когда Карин начала фантазировать и трубить направо и налево о нашей будущей свадьбе в Хольменс-кирке, где непременно должны быть четыре подружки невесты, а в первых рядах — «Billed-Bladet» и «Se og Hør»[14], мне пришлось сойти с дистанции. Она была слишком занята светской жизнью, желанием принадлежать к элите. Вначале я был очарован ею, или, точнее сказать, очарован ее очарованностью мной. Но глянец скоро сошел. Толстоватая, да и не такая уж красавица. И начала мне надоедать. Нет, я люблю женщин. Само количество это доказывает. То, что они не могут меня удержать, — другое дело. Они так и остались для меня непрочитанной книгой. Я считаю женщин аппетитными, красивыми. Ищу в них совершенства. Какой-то не тот запах, маленький промах в одежде, глупое замечание, и огонек мгновенно гаснет и больше не загорается. Не надо этого говорить. Я знаю, мне не хватает самого элементарного влечения к браку и семейной жизни. Я томился по обыкновенному, но так и не достиг вожделенной цели. Ты была мне нужна, но любовь ли это? И когда я решил выйти из тени, с Эббе, сообщить миру, кто я, то стал перед выбором всей моей жизни. Сейчас или никогда. Было ли это от любви к нему? Или он играл роль костыля? Не знаю, как это у меня появилось такое недоверие к собственным чувствам.

Наконец я свободен. Выступаю в качестве существа среднего рода, каким был всегда. Свободен от зова плоти. Бывали времена, когда я опускался до того, чтобы звонить по 0039. Фантазия молодых людей не имеет границ. Я выслушивал признания в любви, о которых даже не мечтал. Нежные слова. Дерзости. Грубости. Слышал шум клоаки. Как крысы скребутся в трубах. Забывал себя. Представлял юные спортивные тела, обладателей этих голосов. Одновременно в моем распоряжении оказывалось бесчисленное количество молодых людей. Я был на седьмом небе. Потом мне хотелось умереть, исчезнуть. Погибнуть в апокалипсисе. Сгинуть.

Были вечера, когда я не позволял себе звонить по 0039. И все равно ночью, между двумя и тремя часами, злой дух тянул меня к телефону. Я не мог уснуть, не услышав их сладострастных голосов. Один из них пригласил меня к себе домой в Вэльбю. Не в силах устоять перед соблазном, я взял такси и обнаружил там, куда приехал, маленького старичка в купальном халате, с коричневыми от табака губами, кривившимися в нечто, когда-то бывшее улыбкой. Вся квартира провоняла кошачьей мочой. Старик поднял руку для приветствия. В усталом, смиренном жесте на слабом суставе повисла в воздухе кисть. Печальные глаза впивались в меня словно стрелы. Я не мог поверить, что юный свежий голос принадлежал этому старцу. Это, наверное, обман! Здесь есть еще кто-то. Юноша, песней сирены выманивший меня в ночь.

Я ударил старика, чтобы он признал свой обман. Он закричал звонким голосом юноши. Это себя я ударил в образе старика. Я в ужасе бежал. В страхе перед самим собой. Боялся, что весь сценарий был порождением моей больной фантазии. Что я не в своем уме. Бежал от него, словно встретил призрак из могилы, мой собственный призрак. Больше я не звонил по 0039. Я достиг абсолютного нуля. Утратил чувство жизни. Больше не принадлежал миру живых.

Девочка моя, ты же всегда говорила, что при такой жизни мне не дожить до старости. Ты раскусила меня. Не знаю, от кого у тебя пророческий дар. Предполагаю, что от мамы. Она ведьма, хоть и пытается это скрыть. Я горжусь тобой. Горжусь, что ты моя дочь. Что ты создала семью и ждешь второго ребенка. Дай потрогать твой животик, детка. Лучший подарок, который ты можешь мне преподнести, — это рожать детей. Чем больше, тем лучше. Я хотел бы видеть, как они растут. Видеть, как ты процветаешь в роли матери. Тебе нужен богатый муж, испанский аристократ, который давал бы тебе все, на что ты укажешь пальцем. Это я не чтобы покритиковать твоего голодранца-учителя. Просто желаю тебе самого лучшего. Пусть у тебя будет все то, что я не смог тебе дать. Не плачь обо мне. Утри свои слезы.

Теперь я спокойнее отношусь к теневым сторонам своей натуры. Лет через сто все забудется, разве не так говорят? Я знаю о жизни меньше, чем знал в семнадцать лет. Я знаю лишь, что ничего не знаю. Ничего не понимаю. Менее всего я понимаю себя. Нет, сидите. Не уходите. А, да, окошко приоткройте немного. Воздух здесь, и правда, не очень. Но я привык. Совсем не обязательно бежать к окну вдвоем, и одна справится. Идите сюда, садитесь. Я хочу сказать что-то важное. Я не хочу, чтобы вы кому-нибудь рассказывали — в том числе моей старенькой маме, — чем я болен. Это такое унижение. Можно сказать, что у меня лейкемия. Звучит красивее. И к тому же не совсем ложь. Давайте назовем это неполной правдой. Лейкемия ведь тоже может быть следствием. Любые формы рака могут всплыть в кильватере. Эта болезнь прямо взывает к фантазии. Не делай такое испуганное лицо, малыш. Знаю, тебе тяжело. Постоянные секреты, столько лет… Но эту последнюю тайну я прошу тебя уважить. Нет, не трогай меня. Это невыносимо, пока я так выгляжу. Похож на привидение. Дай мне немного времени. И я снова стану собой. Ты от меня так быстро не отделаешься. Я силен как бык.