Клаудиа повернулась спиной к реке, пытаясь уйти от палящего солнца.

— Вы мне ничего не скажете? — хмуро спросила Паула.

— Ничего.

— Ну что ж, может, так лучше. Зачем вешать на вас свои проблемы?

Клаудия уловила в ее тоне досаду и раздражение.

— Мне думается, — сказала она, — если бы я задала вам вопрос или отпустила какое-нибудь замечание, вы бы сразу почувствовали ко мне недоверие. Нормальное и непримиримое недоверие одной женщины к другой. Вы не боитесь так откровенничать?

— Откровенничать… Не было никаких откровений. — Паула расплющила только что закуренную сигарету. — Я всего-навсего показала вам свой паспорт, ужасно боюсь, как бы меня не приняли за то, чем я не являюсь, что такой человек, как вы, может по чистому недоразумению проникнуться ко мне симпатией.

— И отсюда — Рауль и все эти ненормальности, и любови, мимо которых вы проходили… — Клаудиа рассмеялась и вдруг наклонилась и поцеловала Паулу в щеку. — Какая дурочка, какая жуткая дурочка.

Паула опустила голову.

— Я гораздо хуже, чем вы думаете, — сказала она. — Главное — вы мне не доверяйте, не доверяйте.

* * *

Нелли сочла оранжевую блузку слишком смелой, но донья Росита более снисходительно относилась к современной молодежи. Мать Нелли заняла промежуточную позицию: сама по себе блузка хорошая, но ярковата. Когда же поинтересовались мнением Атилио, тот здраво рассудил, что такая блузка на женщине не рыжеволосой едва ли будет бросаться в глаза, но лично он ни в жисть бы не позволил своей невесте так заголяться.

Солнце жарило, и они пошли прятаться под тент, который только что натянули два матроса. Все, довольные, расселись в разноцветных шезлонгах. Единственное, чего не хватало — чая-мате, а виновата была донья Росита, она не захотела брать с собой термос и сосуд для мате в серебряной оправе, подаренный отцом Нелли дону Курсио Пресутти. В душе сожалея о своем промахе, донья Росита, однако, вслух высказалась в том смысле, что не совсем прилично пить мате на палубе первого класса, а донья Пепа возразила, что это можно было бы делать и в каюте. Мохнатый предложил подняться в бар выпить пива или сангрии[30], но дамы предпочли остаться в удобных креслах и любоваться рекой. Дон Гало — каждый раз, когда его спускали по лестнице, женщины наблюдали за этой процедурой с расширенными от ужаса глазами — снова появился, вступил в беседу и поблагодарил Мохнатого за помощь, которую тот оказывал его шоферу при проведении столь деликатных операций. Сеньоры и Мохнатый хором заверили, что иначе и быть не может, а донья Пепа спросила Дона Гало, много ли он путешествовал. Ну, разумеется, мир повидал, особенно — в районе Луго и в провинции Буэнос-Айрес. Плавал он и в Парагвай, на судне Михановича, ужасное было плавание, в двадцать восьмом году, жара стояла страшная…

— И всегда?.. — Нелли деликатно кивнула в сторону кресла и шофера.

— Ну что вы, детка, что вы. В те поры я был посильнее Паулино Ускудуна[31]. Однажды в Пеуахо в лавке случился пожар…

Мохнатый сделал знак Нелли наклониться, чтобы он мог шепнуть ей на ухо.

— Сегодня моя старуха встанет на рога, — сообщил он. — Она зазевалась, а я сунул в чемодан два кило мате «Салус» и кувшинчик для заварки. После обеда придем сюда с травкой — у них челюсти отвалятся.

— Ой, Атилио! — сказала Нелли, не отрывая восхищенного взгляда от блузки Паулы. — Ты просто, ой, ну ты просто…

— Как же она взовьется… — сказал Мохнатый, довольный жизнью.

Оранжевая блузка привлекла внимание и Лопеса, который, наведя порядок в каюте, спустился на палубу. Паула читала, сидя на солнцепеке, и он, облокотившись о борт, ждал, пока она поднимет на него глаза.

— Привет, — сказала Паула. — Как дела, профессор?

— Horresco referens[32], — пробормотал Лопес. — Не называйте меня профессором, не то я выкину вас за борт вместе с вашими книжками.

— Это книга Франсуазы Саган, уж она, во всяком случае, не заслужила такого обращения. Вижу, свежий речной воздух разбудил в вашей крови пиратские наклонности. Взбегать по трапу, сбегать по сходням, так?

— Вы читали романы про пиратов? Добрый знак, очень добрый. По опыту знаю, что самые интересные женщины в детстве увлекались мальчишескими книгами. Например, Стивенсоном?

— Да, конечно, своими пиратскими познаниями я обязана отцу. Он из чистого любопытства собирал серию «Тит-Битс», в ней был замечательный роман под названием «Сокровище острова Черной Луны».

— Да-да, я его тоже читал! У пиратов были умопомрачительные имена, например Сенакериб Эдемский или Смит Маракаибский.

— А вы не помните, как звали того задиру, который бьется и умирает за правое дело?

— Конечно, помню: Кристофер Даун.

— Мы с вами — родные души, — сказала Паула и протянула ему руку. — Да здравствует черный пиратский флаг, а слово «профессор» вычеркнем навеки.

Убедившись, что Паула предпочитает разговаривать с ним, а не читать «Un certain sourire»[33], Лопес пошел искать стул. Быстро вернулся (он не был мал ростом, но иногда казался таким отчасти потому, что носил пиджаки без накладных плечей и узкие брюки, и еще потому, что был ловок и проворен), неся бело-зеленый полосатый шезлонг. С нескрываемым удовольствием поставил его рядом с Паулой и некоторое время смотрел на нее и молчал.

— Soleil, soleil, faute ‘eclatante[34], — проговорила она, выдержав его взгляд. — Какой божественный защитник — Макс Фактор или Елена Рубинштейн — мог бы спасти меня при столь скрупулезном обследовании?

— Обследование показало, — подвел итог Лопес, — необычайная красота, немного подпорченная приверженностью к сухому «Мартини» и холодным boites[35] северного района Буэнос-Айреса.

— Right you are[36].

— Лечение: солнце в умеренных дозах и пиратские занятия ad libitum[37]. Последнее подсказывает мне мой опыт чудотворца, ибо слишком хорошо знаю: невозможно избавить вас от всех пороков мгновенно. Когда уже вкусил азарт абордажей, когда твой нож уже погулял по сотням неприятельских тел…