…О власть! Трудны пути, ведущие к тебе, велика мзда достигающим! Но для чего не одних украшаешь идущих путем правым? Для чего увенчиваешь ты исторгающих тебя беззаконием? и сим расточаешь могущественные твои очарования! Твоими обольщениями, твоею таинственною силой подвизается дерзновенный…»

Главнокомандующий, терпеливо выслушавший мое возражение, простил горячность незнанию моему обращаться с людьми, и я заметил, что он часто удивлялся, как я, дожив до лет моих, не перестал быть Кандидом! Я почитаю себя простоте своей обязанным, что он не переменил ко мне своего расположения, или приметить того нельзя было, ибо ни холоднее, ни менее обязательным в обращении быть никак невозможно.

…Я в Смоленске, там, где в ребячестве моем живал я с моими родными, где служил в молодости моей, где знаком со всеми вообще, по брату моему, имеющему там родственные связи; где, могу я сказать, живал в удовольствии, ибо беспечность и свобода, размножая к тому причины, отдаляли всякое противное ощущение. Теперь я в летах прешедших время пылкой молодости, и если не по собственному убеждению, то по мнению многих, человеком порядочным и уже занимающим важное в армии место. Какие удивительные и едва ли для самого меня постижимые перевороты! Невольно вырываются у меня приятнейшие воспоминания, что я некогда платил дань любви красотам, которых Смоленск бывал отечеством. Здесь многие предметы обновляют в памяти многие происшествия, которым одна счастливая молодость может давать место и которые не повторяются в жизни!

На другой день прибытия армии к Смоленску 2-я армия была от города в 12 верстах. Князь Багратион приехал к главнокомандующему с несколькими генералами, большою свитой, пышным конвоем. Они встретились с возможным изъявлением вежливости, со всеми наружностями приязни, с холодностью и отдалением в сердце один от другого.

В Смоленске по званию моему имел я частое сношение с гражданским губернатором, бароном Ашем… Положение армии в лице его требовало человека деятельного, но я могу сказать пример его беспечности: когда армия наша прибыла из Витебска в Поречье, он отправлял транспорт с провиантом в армию из Поречья в Витебск. Я должен был сделать ему замечание, что опасность, грозящая губернии, могла бы допустить со стороны его более любопытства насчет армии.

В Смоленске нашли мы начало составления земского ополчения, нашли некоторое число собранных мужиков без всякого на возраст их внимания, худо снабженных одеждою, совсем не вооруженных…[45]

В Смоленске армия пробыла четыре дня, чтобы запастись хлебом. Главнокомандующий пригласил великого князя и некоторых из отличнейших начальников, и по долгом рассуждении общее всех мнение было атаковать неприятеля. Я в первый раз в случае столько важном видел великого князя и не могу довольно сказать похвалы, как о рассуждении его чрезвычайно основательном, так и о скромности, с каковою предложил он его. Я с сего времени удвоил мое к нему почтение. Главнокомандующий был один, не весьма охотно давший согласие на атаку; он ожидал точнейших о неприятеле сведений, и ожидал их от передовых постов, которые никаких не имели…

Все благоприятствовало предпринимаемой нами атаке. Рассеянные на большом пространстве (в Поречье, Велиже, Сураже, Орше, Лядах, Витебске) неприятельские войска, бездействием нашим обезличенные, а в надежде продолжительнейшего отдохновения нашего покоящиеся, в успехе удостоверяли… Сто двадцать тысяч россиян с любовью к отечеству, с отмщением в груди, и Бог споборник правого! Кто мог противустать? Дан приказ к наступлению! Воспрянула бодрость в сердцах начальников, разлилось веселье между воинами. Уже слышен глас трубы, призывающей к брани. Уже веют победоносные знамена! С изумлением взирает Смоленск на силы ополчений и взором их обнять не может. Твердые стены его сотрясаются от радостных восклицаний воинства. Днепр шумит, гордясь согласным пути его течением! Как вихрь летят полки, и вмиг расстояние между нами исчезает. Еще шаг – и уже перед лицом их! Пресекает путь ваш, храбрые воины, веление начальствующего!

Армии, не доходя на расстояние небольшого марша от Рудни, остановились. Главнокомандующий колебался идти далее, князь Багратион настоятельно того требовал. Вместо быстрого движения, в положении нашем единственного средства к успеху, дан армиям день отдохновения. Дан неприятелю лишний день для соединения сил. Он мог узнать о нашем предприятии…

Взятый в плен (Платовым при Пешне) полковник утверждал, что они не знали о приближении армии нашей и никаких на то особенных распоряжений не сделано…

…Еще обстоятельства благоприятствовали нам, еще ничто потеряно не было, если бы главнокомандующий тверд был в намерении… Главнокомандующий не только отклонился от исполнения предначертанного плана, но и переменил его совершенно.

Через день 2-я армия по причине худой воды, производившей болезни, и не менее даже от недостатка оной, возвратилась в Смоленск. 1-я армия четыре дня без действия пребывала в Мощинке.

…Главнокомандующий предпочитал действовать со стороны Поречья, и нельзя постигнуть причин сего намерения. Отделить ни одного из корпусов неприятельских было невозможно.

Никогда не забуду я странного намерения твоего, Барклай де Толли, и никогда не прощу тебе отмену атаки на Рудню! За что терпел я от тебя упреки, Багратион, благодетель мой? Не я ли при первой мысли о нападении на Рудню настаивал на исполнении, не я ли требовал скорости оного? Я все средства употреблял удерживать между вами, яко главными начальниками, доброе согласие, боясь и малейшего между вами охлаждения. Скажу и то, что в сношениях ваших, в объяснениях одного с другим, чрез меня происходивших, я холодность, грубость Барклая де Толли представлял пред тебя во всех тех видах, какие могли тебе казаться приятными. Твои отзывы дерзкие и колкие передавал ему в выражениях самых обязательных. Ты часто говаривал мне, что не ожидал найти в Барклае столько хорошего, как нашел в нем. Не раз он мне повторял, что он не думал, чтобы можно было служить вместе с тобою с такою приятностью.