XV. Честолюбцы

Всех опечалила кончина святого Алексия, исключая Митяя. Его честолюбие, ранее тайное, сразу вырвалось наружу. Он, ссылаясь на условное благословение покойного святителя, назвал себя наместником митрополичьего престола, самовольно надел белый клобук и первосвятительскую мантию, с источниками и скрижалями, взял владычний посох, печать, казну, ризницу митрополита, поселился в митрополичьем доме и начал судить самовластно дела церковные.

Он был высокомерен и даже груб.

Еще не имея посвящения, но дерзко облачившись в первосвятительские одежды, Митяй осмеливался требовать к ответу епископов.

Ему, как митрополиту, служили владычные бояре и так называемые отроки, священники присылали в его казну оброки и дани.

Честолюбие его, казалось, могло бы быть удовлетворено. Но на самом деле вышло не то. Он нашел кару в своей собственной гордыне. Он теперь перестал выносить малейшее противоречие, малейший косой взгляд. Все должно было падать перед ним ниц и смиряться. Но его поступки вызвали порицание со стороны многих.

Конечно, и святой Сергий не мог не порицать самовольства и гордыни Митяевой.

Узнав об этом, Митяй пришел в ярость. Он поносил святого, грозил уничтожить его обитель, когда станет митрополитом, говорил, что Сергий завидует ему и хочет сам занять митрополичий престол.

Когда о словах отца Михаила довели до сведения преподобного, он не стал возражать на них, но только заметил пророчески:

— Не получит он желаемого престола владычнего, понеже гордостью обуян… Не узреть ему и Царьграда…[12]

С отъездом в Византию Митяй не спешил, так как желал, чтобы прежде этого великий князь приказал русским святителям посвятить его, Митяя, в епископский сан.

Димитрий Иоаннович готов был исполнить желание своего любимца.

Был созван собор епископов… Воля князя была законом: епископы готовы были посвятить отца Михаила, согласно с Номоканоном.

Но нашелся человек, который восстал против такого решения.

Это был Дионисий, епископ Суздальский.

Он был умен и, быть может, честолюбив не меньше Митяя. Ему думалось, что митрополичий престол достойнее отдать кому-нибудь из епископов, а не «новоуку в монашестве» архимандриту Михаилу, притом и по летам сравнительно молодому.

Шевелилась мысль и о том, почему бы не сесть на митрополичий престол самому ему, Дионисию.

Как бы то ни было, он поднял голос против посвящения отца Михаила.

— В нашей церкви Русской испокон века в обык вошло и в закон, что епископов ставит токмо митрополит… Так должно быть и ныне.

Митяй возражал, но кое-кто из епископов согласился с Дионисием, а затем, к большому неудовольствию отца Михаила, на сторону епископа Суздальского склонился и великий князь.

Состоялось постановление: не посвящать отца Михаила в епископы, а ехать ему в Царьград и там приять, буде Вселенский патриарх пожелает, не только епископскую благодать, но и сан русского митрополита.

Это не входило в расчеты Митяя: он все же оставался по степени благодати ниже многих из тех, кем повелевал или, по крайней мере, хотел повелевать.

Епископский сан ему был нужен для того, чтобы хоть несколько оправдать своеволие, с которым он надел мантию: ведь благодать почиет одинаковая что на епископе, что и на митрополите. Разница только во внешних знаках сана и в степени власти над пасомыми.

Отец Михаил рвал и метал. Преосвященный Дионисий ликовал.

Оба они, конечно, и не сознавали, какая пропасть лежит между ними и почившим владыкой Алексием со смиренным троицким игуменом Сергием.

Первые двое жаждали власти и влияния, вторые — только спокойствия духа и угождения Богу.

Первые, несмотря на духовный сан, были люди, «к земле приверженные», вторые — стремились к небу.

Святой Алексий если и ценил сам митрополита, то только потому, что, будучи главой Российской церкви, можно было делать много добра.

Святой Сергий прямо отказался от первосвятительского престола, считая, по своему смирению, себя недостойным этого.

А архимандрит Михаил сам добивался первосвященнического сана, не рассуждая, достоин или нет занять его, стремился к нему только ради удовлетворения своего самолюбия, только ради «благ земных».

Епископ Дионисий соревновал ему, сам хотел этой чести и завидовал «новоуку».

Помыслы его были помыслами земными.

Митяй не простил Дионисию его противодействия.

Как-то он потребовал его к себе.

Тот приехал, но гневный.

— Почему ты до сих пор не был у меня на поклоне? — спросил отец Михаил.

— Почему? Зачем мне быть у тебя? — насмешливо ответил Дионисий. — Я епископ, а ты архимандрит; как же ты можешь повелевать мною?

Митяй задрожал от злости.

— Стану митрополитом, так не оставлю тебя и попом! — воскликнул он.

— Ладно, я еще допрежь сего поеду к Вселенскому патриарху и позову тебя на суд. Тебе, может, из-за твоего своевольства не увидеть и престола митрополичьего.

Они расстались открытыми врагами.

Митяй передал эту беседу князю и сообщил, конечно, об угрозе епископа Суздальского.

— Не уедет. Не пустим, — успокоил Димитрий Иоаннович своего духовника.

Он приставил стражу к жилищу Дионисия.

Однако тот упросил заступиться за него преподобного Сергия.

Святой игумен упросил великого князя, и, за порукой преподобного, епископ был выпущен на свободу.

Не оправдал Дионисий доверия святого инока и великого князя: он тайно выехал из Москвы в Константинополь.

Следом за ним поспешил в путь и отец Михаил, пробыв наместником уже полтора года.

Князь отпустил его с лаской и в знак особой милости дал ему несколько белых хартий, снабженных великокняжеской печатью, чтобы он воспользовался ими в Константинополе сообразно с обстоятельствами: или для написания грамоты от имени Димитрия, или для займа денег.

В путь отправился Митяй с большою пышностью: сам великий князь, все бояре старейшие, епископы проводили его до Оки. В Грецию отправились с ним три архимандрита, один московский протоиерей, несколько игуменов, шесть митрополичьих бояр, два толмача и, как выражается летописец, целый полк разных людей под главным начальством «большого» великокняжеского боярина Юрия Васильевича Кочевина-Олешинского.

Путь был долог и небезопасен. Великого князя очень беспокоила судьба его духовника.

Но вскоре внимание его было отвлечено тою грозой, которая надвигалась на Русь; ополчались татары.

XVI. Княжий любимец

Вернемся теперь к давно оставленным нами Андрею Алексеевичу Корееву, верному Матвеичу и его племяннику Андрону.

Долог и труден был их путь до Рязани по осенней непогоде. Но, как бы то ни было, они добрались благополучно, если не считать того, что нежное лицо Андрея загрубело от воздуха и одежда его, прежде довольно щегольская, загрязнилась и порядочно поистрепалась на ночлегах где и как попало.

С трепетно бьющимся сердцем приближался юноша к стенам Рязани.

«Что-то будет? Как-то дядюшка встретит? Брат отца, своя кровь…» — думал он, въезжая в ясный