— А сможем ли мы заучить эти роли, да еще так быстро? Я вот едва умею читать, а Мотря, пожалуй, и вовсе не умеет.

— Это не страшно, — поспешила успокоить его Настя. — Ваши роли Иван Леонтьевич сократит до крайности, так что запоминать вам придется немного. А если вдруг совсем уж все забудете, так суфлер подскажет.

— Так тут надо играть жениха и невесту, да еще с такими чудными именами?.. — пробормотала Мотря. — И кто мне это разрешит? Разве ж ваши родичи меня отпустят?

— Об этом не волнуйся, Иван Леонтьевич им прикажет, — заверила Настя. — И родителей своих не бойся, он и с ними поговорит.

— Да отец-то у меня человек добрый, а вот мачеха… — вздохнула Мотря. — Это из-за нее я из дома пошла в наймы…

— Так ты тоже, выходит, сирота? — с сочувствием спросил ее Тарас.

Настя заметила, как встретились взглядами служанка и молодой казак, и слегка улыбнулась. Для начала она предложила «второй паре» посмотреть сцену знакомства главных героев. Тарас и Мотря следили за диалогом с большим интересом и посмеивались не столько над остроумными репликами, сколько над неловкостью краснеющего и потеющего Якова. После пощечины, которую героиня влепила герою, он (согласно указаниям Шалыгина) должен был схватить ее за руку и с гневом посмотреть в глаза. Но Яков этого сделать не смог и, уставившись себе под ноги, пробормотал:

— А что мне скажут ваши родные и пан судья, ежели я схвачу панну за руки?..

— Да ведь ты ж не меня схватишь, глупая твоя голова! — не сдержавшись, вспылила Настя. — Не меня, а Катарину! Это хоть ты понимаешь?

Яков совсем смешался и, проблеяв что-то невнятное, отошел в сторону. Тарас, хорошо понимавший его натуру, с усмешкой воскликнул:

— А вы поставьте на ваше место хоть Мотрю — и Яков чудным образом сыграет! А в паре с такой знатной панночкой, как вы, может сыграть разве что господин Томский. Но он-то не актер.

Настя, не желая заводить разговор так далеко, тут же его и прервала:

— Ладно, ты, Яков, успокойся и почитай текст Мотре и Тарасу. А я пока немного прогуляюсь, что-то голова болит.

Перед дверью она остановилась, секунду подумала и, жестом подозвав к себе Тараса, шепнула ему:

— Ты бы поговорил с Мотрей поласковей. Может, она тебе что-нибудь скажет про убитого разбойника. Сдается мне, она его видела раньше.

Стоял жаркий летний полдень, деревья в гетманском саду, казалось, притомились от зноя, и лишь легкий ветерок, пробегая по кронам, оживлял пышную листву. Настя остановилась посреди дорожки сада, раздумывая. Вначале ноги сами понесли ее к музыкальному павильону, где Шалыгин и Томский слушали Боровичей. Но потом девушка одернула себя, решив, что со стороны это будет выглядеть так, словно она лишний раз ищет встречи с Денисом. Настя остановилась, поправила платье — и невольно наткнулась рукой на крошечную сумочку у пояса, в которой все еще лежал подарок Томского. Настя вспомнила, что сегодня забыла надушиться, но не стала этого делать сейчас. Торопливо пройдя по парковой дорожке на улицу, она почувствовала, как горит ее лицо — не то от жары, не то от душевного смятения. Сейчас бы пригодился веер, но Настя забыла его дома. Топнув ногой от досады, девушка остановилась в тени раскидистого клена. Через дорогу, на другой стороне улицы, пристроился со своей кобзой старый полуслепой певец; рядом с ним топтался мальчик лет десяти. Улица в этот час была безлюдна, но Настя знала, что, если кобзарь заиграет и запоет, то скоро сойдутся люди и набросают бродячим артистам немного грошей на пропитание. Она решила сделать почин и, подойдя к певцу, протянула его маленькому поводырю пару серебряных монет. Мальчик наклонился к деду, что-то ему прошептал, и кобзарь, тронув дрожащими пальцами струны, тихо запел старинную думу:

Никли трави жалощами, гнулось древо з туги:

Дознавали наші предки тяжкої наруги.

Кого били-потопили в глибокій Росаві

А кого судом судили в далекій Варшаві..

Если бы кто сейчас глянул со стороны, то, вероятно, удивился бы такой картине: девушка, одетая по французской моде, в платье из переливчатого объяра[15], с высокой пудреной прической, стоит, пригорюнившись, возле оборванных бродячих певцов и слушает уныло-певучую казацкую думу.

Но вокруг никого не было, чтобы удивиться странному сочетанию, возможному только в гетманской столице.

Впрочем, уже через минуту из-за угла показалась закрытая дорожная коляска, запряженная парой лошадей, которыми правил Устин — управляющий Веры Томской. Остановившись рядом с Настей, он проворно соскочил с козел и с поклоном обратился к девушке:

— Прошу, панна, пожаловать в гости к моей барыне, она вас приглашает для беседы.

— Как? Вера Гавриловна? — удивилась Настя. — И прислала тебя прямо сюда?

— А что ж такого? Она знала, что вас можно найти возле гетманского парка. Не извольте беспокоиться: она сказала, что это ненадолго, но весьма важно.

Настя несколько мгновений колебалась, а потом любопытство взяло в ней верх, и она, пожав плечами, заметила:

— Твоя барыня могла бы и сама прийти ко мне для разговора, а не присылать тебя. Но, раз уж ты приехал, так и быть… ненадолго я могу, пожалуй, отлучиться.

Настя обошла коляску и нырнула в услужливо распахнутую Устином дверь. Последнее, что она заметила на улице, были внимательные, исполненные любопытства глаза маленького поводыря.

Оказавшись внутри коляски, Настя и оглянуться не успела, как сзади ее сгребли чьи-то крепкие руки; одна ручища зажала ей рот, другая обхватила за шею. Тут же Устин, вскочив на козлы, пустил лошадей резвым шагом и через полминуты скрылся за поворотом, направляясь совсем не в ту сторону, где был дом Веры Томской.

А еще через пол минуты на улице стали появляться люди, привлеченные пением:

Нехай знають на всім світі, як ми погибали,

І гинучи, свою правду кров’ю записали!

Вышли из парка на улицу Томский, Шалыгин и Боровичи, удивленные отсутствием Насти. Тарас и Мотря сказали им, что панночка собиралась прогуляться, чтобы развеять головную боль. А возившийся возле клумбы садовник заметил, что она прошла к воротам.

— Неужели решила уйти с репетиции, не предупредив? — удивился Шалыгин. — На нее это не похоже.

— Очень даже похоже, — возразила Гликерия. — Наша Анастасия — девушка своенравная, причудливая.

— Она, скорее всего, пошла домой, — заметил Илья. — Если хотите, Иван Леонтьевич, можем послать за ней Мотрю.

— Не надо, — покачал головой Шалыгин. — Она, вероятно, и впрямь нездорова, если решила уйти. Пусть отдохнет. А мы вернемся к нашим занятиям.

— А я, пожалуй, тоже пойду домой, у меня еще много дел, — сказал Томский.

Когда Шалыгин и Боровичи скрылись в парке, Денис, поглядев по сторонам, подошел к людям, окружившим кобзаря.