заключил пакта с Германией? Помогло бы это избежать мировой войны или хотя бы уменьшить ее последствия?

К этим вопросам историки обращались неоднократно. Пример подобных рассуждений дает М. Семиряга, по мнению которого, «без пакта о ненападении с СССР Германия в это время вероятнее всего не рискнула бы напасть на Польшу»[544]. Сталин «оказался недостаточно смелым и проницательным, — утверждает Некрич, — чтобы остаться в августе 1939 года «вне игры», то есть не заключать соглашений ни с одной из сторон»[545]. МИД Франции в 1939 г. был еще более «смелым и проницательным» полагая, что сам факт заключения англо-франко-советского политического соглашения напугает Гитлера. В ответ на это даже французский посол в Москве Наджиар замечал: «Это ребяческая идея устрашить Гитлера пустыми словами, без каких-либо более веских доводов, которые могут заставить его задуматься: например, согласие Польши на военное сотрудничество с Россией»[546].

На деле, от решения СССР принципиально ничего не зависело, представители нацистской Германии не раз выражали твердую решимость при любых условиях ликвидировать Польское государство. «Фюрер не позволит, чтобы исход англо-франко-русских переговоров о пакте оказал влияние на его волю в деле радикального разрешения польского вопроса. — указывал летом 1939 г. заведующий восточным отделом МИД Германии летом 1939 г., — Германо-польский конфликт будет разрешен Берлином при условии как успешного, так и безуспешного исхода переговоров о пакте»[547].

Неизбежность войны с Польшей диктуется не столько национальными, сколько объективными и не зависящими от него обстоятельствами, пояснял Гитлер: «Решение принять очень легко. Нам нечего терять; мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сможем продержаться всего несколько лет. Геринг может это подтвердить. У нас нет выбора, мы должны действовать…»[548]. Экономические проблемы «80-миллионной массы» немецкого народа, — пояснял 23 мая 1939 г. фюрер, — нельзя решить «без вторжения в иностранные государства или захвата иноземного имущества». В ответ военные указали, что в случае одновременной войны с Великобританией, Францией и СССР Германия проиграет. Однако Гитлер был непреклонен. Решение уже принято: напасть на Польшу при первом удобном случае[549].

Полноценный советско-англо-французский договор, способный остановить Гитлера, мог бы возникнуть де-факто, уверяет Суворов (Резун), в случае вступления СССР в войну после нападения Германии на Польшу. Суворов требует, замечает в этой связи В. Грызун, «чтобы Советский Союз, не дававший Польше никаких гарантий, не заключавший с ней никаких союзов и договоров, и ровным счетом ничем Польше не обязанный, выполнил работу Англии и Франции, которые… дали Польше свои гарантии…, — а затем, кинули ее…»[550].

Но перед угрозой войны речь не идет о каких-то счетах. Если бы вмешательство Советского Союза смогло остановить войну, отсутствие договоров и гарантий не имело бы никакого значения. Мог ли СССР в одиночку, малой кровью, остановить лучшую армию мира?…

Правда, у России были два вероятных союзника — Англия и Франция. Ширер в этой связи указывал, что в 1939 г. в Европе уже потенциально существовал «второй фронт», открытия которого впоследствии так настойчиво добивался Сталин, в лице польской, французской армии и английского экспедиционного корпуса[551]. Но мог ли в 1939 г. СССР полагаться на союзническую потенцию Англии, Франции или Польши? В этом случае сразу возникал вопрос об их добросовестности, поскольку в противном случае союзники в лучшем случае превращались в зрителей, наблюдающих за смертельной схваткой Германии и Советов. Что же представляли из себя потенциальные «союзники»?

Даже если отстраниться от субъективного фактора — ярой антисоветской и русофобской позиции английского кабинета и судить только по объективным критериям, Англия со своими десятью дивизиями физически не могла быть сколько — нибудь добросовестным союзником. Оценивая потенцию Англии, перед нападением на Польшу, Гитлер не сомневался, что в отличие от 1914 г., она уже не способна вести масштабную войну: «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы… Это удел богатых стран… Даже у Англии сегодня нет денег, чтобы вести мировую войну. За что же воевать Англии? Ради союзника умирать никто не захочет… Англия и Франция в войну не вступят… Нет ничего, что может заставить их вступить в эту войну…»[552].

Англия «не будет воевать, если только ее не принудят к этому», — подтверждал историк Р. Картье, она «подвела итоги своего участия в Первой мировой войне, и баланс оказался далеко не утешительным», состояние ее вооруженных сил «доказывало, что Англия решила оставаться нейтральной»[553].

Для Франции, в отличие от Англии, усиление Германии был вопросом жизни и смерти. В то же время, «в случае войны Франции придется отдать, — отмечал проф. Ж. Бартелеми, — как минимум 3 млн. жизней — пожертвовать всей своей университетской, заводской, школьной молодежью»[554]. Франция, подчеркивал бывший начальник ее Генштаба М. Вейган, просто не может позволить себе роскошь каждые 20–25 лет вновь переживать войну и терять миллионы людей, «так как это было бы физическим истреблением французского народа»[555]. Неслучайно В 1936 г. французский министр Ж. Мандель утверждал, что «никто не решится предстать перед избирателями, как сторонник войны и защитник непримиримых позиций в отношении Германии… Выборы [в мае] должны пройти под знаком пацифизма»[556].

Первой лакмусовой бумажкой, дающей представление о союзнической порядочности Франции, стал советско-французский договор 1935 г., характеризуя подготовку к которому, французский посол Наджиар отмечал, что Советский Союз предложил четкие обязательства по договору, «на которые мы ответили расплывчатыми формулировками»[557]. В марте советское правительство фактически предъявило ультимативное требование завершить переговоры[558]. Тогда же в марте Гитлер заявил о создании Люфтваффе и полумиллионной армии. Только после этого премьер-министр Франции П. Лаваль был вынужден согласиться, однако при этом чиновники французского внешнеполитического ведомства буквально выхолостили проект соглашения[559].

Несмотря на постоянное давление Литвинова, Франция ратифицировала договор только через год, в марте 1936 г. Но это было только политическое соглашение, теперь необходимо было подписать — военное, без которого первое теряло смысл[560]. Однако Франция не торопилась приступить к его обсуждению. Для Парижа «оттяжки и лицемерие становились главными тактическими приемами в стремлении избежать штабных переговоров», — причина этого, приходил к выводу Карлей, заключалась в том, что «для французского правительства пакт о взаимопомощи был просто страховым полисом от советско-германского сближения»[561].

Итоговый договор был составлен таким образом, что в мюнхенский период (в январе 1939 г.) министр иностранных дел Франции Бонне заявлял: «Я тщательно изучил франко-советский пакт. И я открыл, что мы никак не связаны им. Нам нет нужды отказываться от него, потому что он не принуждает нас автоматически присоединяться к России»»[562]. Французский посол в СССР Р. Кулондр