Актёр как заворожённый смотрит в горящие глаза стряпчего: не то изумляется внезапно заполыхавшему в них гневу, не то не верит своим ушам.

— Моё имя…

— Четыре месяца назад в графстве Девоншир вы называли себя Брауном. Осмелитесь отпираться?

Актёр поспешно отводит взгляд.

— Вы забываетесь, сэр. Я ухожу.

Он поднимается и поворачивается к двери. Караулящий у выхода чиновник не двигается с места, однако ухмылка с его лица исчезла. Он вытягивает перед собой руки, в руках у него та самая книга, и теперь видно, что на её кожаном переплёте вытиснен крест. Голос стряпчего звучит сурово:

— Ваши плутни открыты, сударь мой.

Лейси вновь поворачивается к стряпчему и замирает, выпрямившись в полный рост.

— Не пытайтесь пронять меня цветистым пустословием. Давно ли вашего брата за эти кривляния прилюдно драли плетьми[56]. Добром прошу, сойдите с котурнов. Вы в храме правосудия, а не на подмостках, где вы привыкли расхаживать в пышной короне из грошовой мишуры и чаровать безмозглых ротозеев своими фанфаронадами. Понятно ли я изъясняюсь?

И снова актёр, не вынеся тяжёлого взгляда, отводит глаза, тоскливо смотрит в окно, на зелёные кроны, словно ему не терпится выбраться туда. После недолгого молчания он вновь поворачивается к стряпчему:

— Я желаю знать, по какому праву вы так со мной разговариваете.

Стряпчий вытягивает маленькую ручку и, сверля посетителя глазами, начинает по пальцам перечислять основания, дающие такое право:

— Первое: по наведении надлежащих справок был я уведомлен, что в означенное время вы в Лондоне отсутствовали. Далее, я посетил те места, в коих вы в ту пору пребывали, — проехался по следу двуличного плута. Далее, я располагаю письменными показаниями, подтверждёнными присягой и содержащими наиподробнейшее описание вашей наружности, — вплоть до указания на тот самый нарост, который я вижу у вас на левой ноздре. Далее, стоящий позади вас чиновник имел беседу с неким человеком, каковой, в означенное время наведавшись зачем-то к вам домой, узнал, что вы отбыли по своей надобности в западные графства. Спросите, от кого я узнал? От кого как не от вашей жены! Или у столь великого лгуна и супруга преизрядная лгунья?

— Я и не спорю, мне в то время действительно случилось выехать в Эксетер.

— Ложь!

— Можете сами удостовериться. Спросите в «Корабле», что возле собора, — там я и останавливался.

— За каким же делом вы туда отправились?

— Мне был обещан ангажемент… Только ничего не вышло.

— Оставим эти побочности, Лейси. Я ещё не всё исчислил. Далее, с вами был слуга, валлиец по имени Фартинг. Пустейший малый — такому фартинг и есть красная цена. С собою вы везли особу, путешествующую под видом горничной, — некую Луизу… Ну вот, сэр, вы уж и глаза опускаете. Стало быть, есть отчего. Погодите, вы и не такое услышите. Путешествовал с вами ещё один человек, глухонемой слуга вашего мнимого племянника мистера Бартоломью. И слуга этот не канул, как прочие. Он был найден мёртвым, и у нас имеется подозрение, что неизвестный злодей, поднявший на него руку, совершил ещё одно подлое убийство. Неизвестный лишь до недавних пор, сэр, — теперь же он стоит передо мной.

При слове «мёртвый» актёр поднимает глаза. Всё его притворство мгновенно улетучилось.

— Как… найден мёртвым?

Стряпчий медленно откидывается на спинку кресла. С минуту он молчит, поглядывая на стоящего у дверей чиновника. Затем соединяет кончики пальцев обеих рук и более дружелюбно произносит:

— Что ж тут такого, сэр? Вам-то что беспокоиться? Вы ведь в то время были в Эксетере — договаривались об ангажементе.

Актёр молчит.

— Это не вы в марте и апреле — до самой Страстной недели — играли главную роль в предерзостной новой комедии, что представляли в театрике на улице Хеймаркет?[57]Сатира под названием «Пасквин»[58], сочинение отъявленного мерзавца, некого Филдинга.

— Кто же про это не знает. Пьесу весь Лондон перевидал.

— Вы играли Фустиана, верно? И что, большая роль?

— Да.

— Мне сказывали, будто пьеса имела шумный успех. Неудивительно: в век, для которого нет ничего святого, кто имеет наглость глумиться над государственными установлениями, того непременно ждёт успех. Сколько же раз вы её представляли? Страстная неделя, помнится, началась семнадцатого апреля, так?

— Точно не скажу. Представлений тридцать сыграли.

— Ошибаетесь, сэр. Тридцать пять. Ни одна пьеса не держалась так долго со времён столь же возмутительной «Оперы нищих», не правда ли?

— Может быть.

— Вам ли не знать. Вы же и в этой пьесе игрывали — семь или восемь лет кряду.

— Да, маленькую роль, чтобы удружить мистеру Гею. Я сподобился чести сыграть в его комедии, потому что мы с ним приятели.

— Честь! Скажите на милость! Много ли чести в том, чтобы вывести достойнейшего человека государства, притом первого министра, в виде мошенника и грабителя? Вы ведь играли роль Робина Хапуги, злостный и непристойный пасквиль на сэра Роберта Уолпола? Хороша и жена ваша — она в этой комедии, кажется, представляла бесстыжую шлюху Долли Дай? Вот уж верно без труда справилась с такой ролью.

— Сэр, эти ваши слова — возмутительная клевета! Моя жена…

— Подите вы с вашею женою! Я о вас осведомлён много лучше, чем вам воображается. И так же хорошо осведомлён, что приключилось двадцать шестого апреля, когда возобновились представления «Пасквина». Они-то возобновились, а вы возьми да исчезни, и вашу распрекрасную роль играл другой актёр, некто Топем. Так или не так? Я наслышан о вашей лживой увёртке, сэр: свидетели сказывали, под каким предлогом вы нарушили договор с театром. Но кто поверит, что вы отказались от роли в наилюбезнейшей нынче у публики пьесе — а ведь вам причиталась изрядная доля от сборов — и помчались в Эксетер, взманившись обещанием нового ангажемента? Вас, Лейси, перекупили, а кто перекупил, я знаю.

Актёр слушает эту речь, клонясь вперёд и слегка потупившись. Наконец он поднимает глаза и уже другим тоном — просто, без малейшего наигрыша — произносит: