Я разлепил веки. Голова немедленно закружилась. Точнее, не голова – ту часть «копейки», где она находилась, никакой анатом не посмел бы назвать головой.

Проклятые лютики, олени и консервы! Ничего не видно.

Состав стоял в беспросветной, как чрево чёрта, местности. Какие-то пахнувшие сивушным пойлом тени шныряли между машинами. Одна копошилась у «лады», где спрятался Дима. Вторая нависла надо мной – огромная и устрашающе вонючая. Богатырь! – понял я. И скорее почуял, нежели увидел, как с весьма нехорошими намерениями поднимается над боковым стеклом железная булава.

Хрясь! Адская боль пронзила меня, хотя шкура уцелела.

На ритуальные поклоны перед сечей времени уже не осталось. Пока вновь опускалась булава – на этот раз на ветровое стекло – я успел гаркнуть сжатую боевую формулу «Рррахрммс!», которая в нормальных полевых условиях должна была звучать так: «Раззудись плечо, размахнись рука! Ах, ты, возбухай-богатыришко! Да я тебя на одну ладонь посажу, а другой прихлопну – мокрого места не останется!»

Собственно, так я и сделал: два хлопка дверцами, наполовину преобразованными в крылья – и враги капитулировали. Один обмякший бессознательный элемент враждебного человеческого мира рухнул под колёса. Второй выронил булаву, и та, как верный пёс, ринулась к хозяйской ноге. Богатырь взвыл благим матом – у меня едва чешуя не полопалась – и шарахнулся за ограждение платформы.

Я подхватил его в полёте и положил рядом с первым. И только тогда сообразил, что чешуя мне не померещилась: в пылу схватки иноформа слетела с меня, как пушинки с одуванчика, и я стоял во всем великолепии – хвостатый, рогатый, да еще и в боевой раскраске, весь в серо-буро-зелёных пятнах. Подумалось вдруг, что это вовсе не боевые пятна, как описывал Горыхрыч, а банальная аллергия на запах сивухи.

– Дима, – позвал я, спешно восстанавливая иноформу «копейки», чья шкура непробиваема для запахов. Не вышло, как и с «кукурузником» недавно. И я с ужасом осознал, что рота мести начала действовать – однажды принятая иноформа уже не восстанавливалась. Кое-как я скопировал внешний вид стоявшей рядом «лады». Получилось чудовищно, да и ладно, ночью все машины серы. Утром сниму нормальную копию.

– Дим, что мне делать с твоими соплеменниками?

Студент выполз из машины. Принюхался:

– Ну и запашок от них. Похоже, левый коньяк лопали.

– А если бы правый? – тут же заинтересовался я.

Но тут павшие в бою тела зашевелились, и Дима примолк, скользнув за мой корпус.

– Семёныч, ты живой? – услышали мы низкий сиплый голос.

Второй печально отозвался:

– Пациент скорее мертв.

– Что это было, а, Семёныч?

– Зелёный змий это был, Вася.

Кряхтя и охая богатырь, безуспешно убивавший моё стекло монтировкой, встал на четвереньки. Под руку ему попалась орудие убийства, и человек попытался подняться вместе с добычей, но железяка перевесила, и он снова оказался на четвереньках. На этом достижении силы его покинули, и богатырь, раскачиваясь взад-вперед, попытался забодать диск моего колеса. Мне стало щекотно.

– Вот и мне змей померещился, Семёныч, – согласился он с товарищем. – Говорил я, палёное было пойло. А ты – «Арманья-а-а-к». Вот и млится чертовщина французская.

– Почему французская?

– Зелёная, как лягушка. А все французы лягушатники. Шеф говорил.

– А-а… ну, если шеф…

– Это… Семёныч, а с чужаком-то как быть? Он с машинами вон что натворил, паскуда. Бампера погнуты … С нас ведь шкуру сдерут, мля! А у самого, смотри-ка, ни царапины. Бронированный он, что ли?

– Бронированная «копейка»? С тонированными стёклами и золотой инкрустацией, небось?

– И с тюнингом. Ты сам посмотри.

– И посмотрю. Ещё бы хозяина найти!

Держась друг за друга, товарищи встали на ноги.

– А где «копейка»?

– Тьфу, померещилась. Но это тоже не наша железяка, Семёныч. Какая-то она… неправильная.

– Пить меньше надо, Вася, вот что я скажу.

Дима вдруг кашлянул.

– Мужики, закурить не найдется?

Монтировка опять выпала из рук богатыря и покатилась мне под колёса. Я её тихонько прибрал.

– Ты кто такой? – одновременно спросили мужики.

– Студент я. Димой зовут.

Бугай наклонился, пошарил по платформе, но монтировки и след простыл. Не отдам. Тогда он скользящим движением ушуиста подобрался к Диме.

– Студент? Приехал, считай. В академию. Твоя машина?

– Не моя. Какого-то парня по имени Ме.

– Китайца, что ли?

– Не знаю. Я его так и не разглядел. Беда у меня, мужики. Зрение вдруг потерял.

– Очки разбил, сынок? – участливо осведомился Семёныч.

– Щас поправим! И морду разобъем, – с угрозой пообещал богатырь.

– Погоди, Вася, – остановил тот, кто постарше. – Пусть парень расскажет. Наказать всегда успеем. Что-то тут не то.

– Не то, – вздохнул Дима. – Вот понимаете, днём вижу, а как вечереет – словно колпаком накрывает. Ни черта не вижу. И честный спирт не помогает.

– А есть? – оживился богатырь Вася.

– Спирт? Есть. Я же студент медакадемии, там без спирта ни к одному экзамену толком не подготовишься. Скальпели-то протирать надо. Вот закуски у меня маловато.

Я услышал, как глухо громыхнули банки в Димином рюкзаке, нежно звякнуло стекло, и над составом поплыл густой спиртовый запах. Семёныч тут же пообещал поставить и закуску, и зачёт. Через несколько минут на моём капоте появилась бумага, пахнущая типографской краской, кружки и маринованные огурцы, судя по запаху. Южные дозорные как-то притаскивали в Гнездо пару банок на пробу.

Дима пожертвовал консервы с утопленной в томатном соусе рыбёшкой. На этот раз моя помощь не потребовалась: богатырь Вася вскрыл саркофаг ножом. Вытертый клочком газеты нож так и остался в его ручище, потому я следил за ним, из последних сил напрягая полуслепые глаза. В качестве зрительного органа я использовал обратную сторону боковых зеркал.

– Ты, студент, нарыв вскрыть можешь? – спросил Вася. – У меня палец гноится, сил нет.

– Мог. Да вот вечереет уже, видеть плохо стал.

Богатырь продемонстрировал ножик, как бы играючи крутанув между пальцев.

– Ты вроде как медиком назвался, и не знаешь, что у тебя за болезнь? – заметил он.

– Так ведь не окулистом. У нас жёсткая специализация.

Семёныч опрокинул спирт в горло, крякнул, хрустнул огурчиком.

– Куриная слепота у тебя, парень. Точно говорю. У меня тёща – царствие ей небесное! – этак мучилась.

Богатырь Вася снова плеснул в кружки. Дима, нащупывая свою, как бы случайно опрокинул на капот. Я тайком впитал в себя капли. Сознание тут же поплыло куда-то огромным дирижаблем. Стало жарко, хотя ночь намечалась холодная. Поезд и не думал трогаться. Заночевать он здесь решил, что ли?