и дальше – мы хотим дать им возможность свободного старта, мы не станем нагружать их своими идеями и своим опытом, не станем требовать, чтобы они жили по нашему разумению. Нам время от времени случалось обжигаться, однако – кто знает? – возможно, огонь не будет обжигать наших детей, но если мы скажем им не подходить к нему близко, может, они так никогда и не согреются. Мы даже не станем внушать им свой цинизм, как наши отцы внушали нам свою сентиментальность. Единственное, что мы, возможно, зароним в них, – это толику сомнения; мы попросим, чтобы они оттачивали это сомнение на наших идеях, равно как и на всех преходящих вещах этого мира. И вот они уже вышли на широкий простор, чаруя нас странными обещаниями в глазах, открытых миру, своей свежестью и красотой и своим здоровым, беззвучным сном. Мы не будем просить у них многого – любви, но без всякого принуждения, толику вежливости, вот и все. Они свободны, они уже и сейчас – маленькие люди, зачем становиться перед ними и заслонять им свет? В какой-то момент они вступят с нами в бой, как и всякое поколение вступает в бой с предыдущим, с тем, что копошится там в грязи со всеми этими полуистлевшими представлениями, которые оно именует своими идеалами. И если сын мой вырастет человеком лучше, чем я, он когда-нибудь подойдет ко мне и скажет не «Папа, ты говорил мне правду о жизни», но: «Папа, ты говорил мне полную чушь».

И когда настанет этот день – а он обязательно настанет, – да хватит мне совести и благоразумия ответить: «Удачи тебе – и прощай, ибо когда-то этот твой мир принадлежал мне, но больше не принадлежит. Ступай своей дорогой на упорную битву, а меня оставь в покое в окружении всей этой милой чуши, которую я так любил, ибо стар я и труд мой завершен».

Что сталось с нашими фифами и шейхами?[83]

Несколько лет назад специалистов по молодому поколению у нас было хоть отбавляй – вот, например, та дама, что написала «Танцы с чернокожими» (должен сказать, у себя в городке я этого никогда не видел), или еще мадам Глин, которая утверждала, что раньше барышни перед танцами всегда норовили стянуть себе корсет. Это из-за нее я в те времена, приходя на танцы, всякий раз интересовался у барышень, свой у них корсет или позаимствованный, но так ни разу и не услышал ответа, ничего безнравственного, хотя, прежде чем задать вопрос, зажмуривал глаза, чтобы они не смущались.

А потом на сцену вышло новое молодое поколение, поголовно в брюках-клеш. Возбуждение достигло лихорадочного накала. Газеты в моем городке опасались, что эти клеши возьмут штурмом ратушу, поднимут пару брючин на флагшток и прикончат всех настоящих мужчин.

Лично мне брюки колокольчиком не по душе – я против украшения штанов музыкальными инструментами, – но, если кому нравится, я не возражаю.

Если вы нацелились почитать про людей подобного толка, можете смело отложить эти заметки в сторону. Здесь речь пойдет о молодом человеке, к которому когда-то привязалось пренеприятнейшее прозвание «мужчины-эмансипе» – прозвание, которое звучит так же гнетуще, как «женщина-борец», а среди молодых людей популярно примерно так же, как «солдаты свободы» среди рядовых американской армии.

Американская глубинка переменилась. Пустыри, где раньше футбольные команды богатеньких сынков выступали против футбольных команд, набранных из «уличных громил», застроили многоэтажными домами. Четырнадцатилетний богатенький сынок больше не мечтает накачать здоровущие мышцы и уподобиться Теду Кою из Йеля[84] – он мечтает обзавестись спортивным автомобилем и уподобиться Бену Лайону или даже Майклу Арлену[85]. Бульварное чтиво про смельчаков, про Ника Картера[86] и освоение Дикого Запада, вымерло. Юноша послевоенного разлива вступает в мир побежденных; в нем нет дальних форпостов цивилизации, способных бередить воображение. У юноши складывается впечатление, что всё уже успели совершить до него. Вместо книг Хенти он читает иллюстрированные киножурналы[87].

Если к пятнадцати годам он еще не обзавелся собственной машиной, то кто-то из его друзей уж наверняка обзавелся – кто-то из друзей постарше или у кого родители слишком беспечны или слишком недавно разбогатели и еще не понимают, что такое машина. На машине можно уехать в центр, на другой конец города, с глаз долой – и все это за четверть часа. Словом, юный Томми обзавелся машиной, тут-то и начинается веселье. Ну что плохого в том, что Томми пригласил Марджори в кино? Между прочим, мама Марджори и мама Томми дружат чуть не с колыбели. Да и вообще, так оно принято – другие детишки поступают точно так же. Словом, Томми и Марджори, со всеобщего согласия, пускаются в вольное странствие по летней ночи.

Скорее всего, у Томми и Марджори и до поцелуя-то не дойдет. Он рассказывает ей, как однажды «подцепил одну цыпку» и покатал ее на машине, его несказанная дерзость производит на Марджори сильнейшее впечатление. Иногда между ними возникает легкое возбуждение, слабый трепет. Обычно – не всегда, но обычно – этим дело и заканчивается.

Томми исполняется шестнадцать. Теперь по вечерам его дома не застать – то он в кино, то на танцах, то на посиделках на крылечке у какой-нибудь барышни. У родителей складывается впечатление, что в его жизни постоянно что-то происходит, что-то совершенно безобидное, точно то же, что происходит и с другими мальчиками. Родителей Томми волнует другое – то, чего с ним не происходит. В детстве он был умненьким мальчиком, теперь же, поскольку заниматься ему по вечерам некогда, отметки в местной частной школе он неизменно получает посредственные. Разумеется, выход из этого положения есть – отправить его в школу-интернат. На лицах родителей расцветает улыбка облегчения. Школа-интернат – это то, что нужно. Переложить ответственность на чужие плечи – что уж может быть проще. Но тут выясняется, что большинство школ-интернатов, те, что построже и поразборчивее, взяли докучную привычку забирать к себе мальчиков младше пятнадцати, а от тех, что постарше, воротить нос. В итоге Томми отправляют в задрипанный, зато не слишком привередливый интернат где-нибудь в штате Нью-Йорк или Нью-Джерси.

Проходит год. Популярный ученик Томми сдает школьные выпускные экзамены. Экзамены – просто какой-то фарс, и, поскольку подготовка к ним так и не сумела вызвать у Томми ни проблеска интереса, выдержать ему удается, скажем, один из пяти. Он рад, что вернулся домой на лето. Машина снова в его распоряжении, и вместе со сверстниками он начинает мотаться по