На весну и лето мы прекращали ставить ловушки. Дедушка говорил, нипочем на свете человек не может в одно и то же время любить и воевать. Он говорил, точно так же не могут звери и птицы. Он говорил, если будешь на них в это время охотиться, даже если они смогут спариваться, они не успеют вырастить молодняк, так что в конце концов умрешь с голоду. Весной и летом мы по большей части брались за рыбалку.

Индеец никогда не ловит рыбу и не охотится ради развлечения, только ради пропитания. Дедушка говорил, что самое идиотское на свете занятие — идти и кого-то убивать ради развлечения. Он сказал, что все это, более чем возможно, выдумали проклятые политики, чтобы можно было продолжать кого-то убивать в промежутках между войнами, когда они не могут добраться до людей. Дедушка сказал, это переняли всякие безмозглые ослы, но — если бы можно было проверить — начали политики. Что похоже на правду.

Мы плели рыболовные корзины из ивовых ветвей. Корзины были, может быть, фута три в глубину. У отверстия корзины концы ивовых прутьев загибали и затачивали, так что рыбы могли вплывать внутрь, и самые маленькие могли выплыть наружу, но большие не могли выбраться из корзины из-за острых прутьев. Бабушка наживляла корзины шариками из теста.

Иногда мы наживляли корзины дождевыми червями. Чтобы добыть дождевых червей, нужно воткнуть в землю кол и постучать доской о верхушку кола — и черви выползут из земли.

Мы относили корзины по Теснинам к ручью. Там мы привязывали их к дереву и опускали в воду. На следующий день мы возвращались и получали свой улов.

В корзины ловились сом и окунь, иногда лещ, а однажды я поймал в корзину форель. Иногда в корзины попадались черепахи. Они очень вкусные, если их приготовить с зеленью горчицы. Я любил вытаскивать корзины.

Дедушка научил меня ловить рыбу руками. Именно за этим занятием я, во второй раз за пять лет своей жизни, чуть не погиб. Первый раз, конечно, был в винокурне, когда меня чуть не поймал налоговый закон. Я был тогда вполне уверен, что меня приведут в поселок и повесят. Дедушка сказал, что, скорее всего, этого бы не случилось, потому что на его памяти никакого подобного случая не бывало. Но дедушка их не видел. За ним они не гнались. На этот раз, однако, дедушка сам чуть не погиб.

Дело было в середине дня. Это лучшее время для ручной ловли: солнце прогревает середину ручья, и рыба уходит под берега, чтобы полежать в холодке и вздремнуть.

Как раз в это время нужно лечь на берег ручья, осторожно погрузить руки в воду и ощупью отыскать рыбью нору. Когда она найдена, нужно ввести в нее руки, плавно и медленно, и в конце концов нащупать рыбину. Если быть достаточно терпеливым, можно водить руками вдоль боков рыбины, а она будет спокойно лежать в воде, пока вы ее ощупываете.

Потом нужно ухватить рыбину одной рукой за спину у самой головы, другой за хвост — и вытащить из воды. Чтобы этому научиться, требуется некоторое время.

В тот день мы с дедушкой ловили рыбу. Дедушка лежал на берегу; он уже вытащил из воды одного сома. Я никак не мог найти рыбью нору и поэтому прошел вдоль ручья немного подальше. Я лег, опустил руки в воду и стал нащупывать. Совсем рядом со мной послышался звук: какое-то сухое шуршание. Оно началось медленно, потом стало убыстряться и убыстряться, пока не превратилось в жужжащий гул.

Я повернул голову на звук. Это была гремучая змея. Она свилась кольцами для удара, подняв голову, и смотрела на меня сверху вниз, и от ее головы до моего лица не было полных шести дюймов. Я замер от испуга и не мог пошевелиться. Она была толще, чем моя нога, и я видел, как волны ряби пробегают под ее сухой кожей. Она была в ярости. Мы со змеей пристально смотрели друг на друга. Ее подергивающийся язык почти касался моего лица, и глаза были как щелочки — красные и злые.

Конец ее хвоста вибрировал все быстрее и быстрее, отчего жужжащий гул становился все громче. Потом ее голова, по форме похожая на большой остроконечный треугольник, стала легонько покачиваться, вперед-назад, вперед-назад, потому что она раздумывала, в какую часть лица меня укусить. Я знал, что она вот-вот на меня бросится, но не мог шевельнуться.

Тень упала на землю, на меня и змею. Я совсем не слышал звука шагов, но я знал, что это дедушка. Спокойно и негромко, будто речь шла о погоде, дедушка сказал:

— Не поворачивай голову. Не шевелись, Маленькое Дерево. Не моргай глазами.

Я так и сделал. Змея поднимала голову все выше, готовясь на меня броситься. Мне казалось, она будет подниматься бесконечно.

Вдруг дедушкина большая рука оказалась между моим лицом и головой змеи. Рука замерла на месте. Змея подобралась еще выше. Она зашипела, и жужжащий гул стал непрерывным. Если бы дедушка чуть шевельнул рукой… или дрогнул, змея укусила бы меня прямо в лицо. Я тоже это знал.

Но он не дрогнул. Рука застыла, как каменная. Я видел, как вздулись вены на запястье. Показались блестящие бисеринки пота, яркие на фоне медной кожи. Но рука оставалась на месте, без малейшего движения, без малейшей дрожи.

Змея бросилась, стремительно и с силой. Она впилась в дедушкину руку как пуля; но рука так и не шелохнулась. Я видел, как иглы клыков глубоко вонзились в кожу, и половина дедушкиной кисти исчезла в ее челюстях.

Другой рукой дедушка схватил змею за шею у самой головы и сдавил. Змея оторвалась от земли и обвилась кольцами вокруг дедушкиной руки. Она била дедушку по голове гремучим хвостом и хлестала им по лицу, но дедушка ее не выпускал. Он душил змею свободной рукой, пока я не услышал, как хрустнул хребет. Тогда он швырнул ее на землю.

Дедушка сел и выхватил свой длинный нож. Он поднес нож к руке, куда укусила змея, и сделал глубокие разрезы. По руке и предплечью потекла кровь. Я подполз к дедушке… потому что я был слаб, как простокваша, и не мог сам подняться. Я кое-как встал на ноги, цепляясь за дедушкино плечо. Он высасывал кровь из ножевого разреза и сплевывал на землю. Я не знал, что делать, и я сказал:

— Спасибо, дедушка.

Дедушка посмотрел на меня и улыбнулся. Рот и все лицо у него были измазаны кровью.

— Тысяча чертей! — сказал дедушка. — Мы показали этому сукину сыну, а?

— Да, сэр, — сказал я. — Мы показали сукину сыну. — Я повторил дедушкино «мы», и мне стало немного легче, хотя я не мог припомнить, чтобы принимал в «показывании» большое участие.

Дедушкина кисть стала раздуваться, становилась больше и больше. Она начала синеть. Он взял длинный нож и разрезал рукав из оленьей кожи. Вся его рука до плеча была вдвое толще другой. Мне стало страшно.

Дедушка снял шляпу и стал обмахивать лицо.

— Жарко, как в адской печи, — сказал он. — Однако не по сезону.

Лицо у него было какое-то странное. Теперь стало синеть и все предплечье.