— Я тоже.

— Вообще-то я ничего не имею против. Кровати здесь наверняка просто сказочные. Но если счет переваливает за сотню, это обычно вызывает у госпожи Санчес подагру.

— Не имею представления, что на нее накатило.

Пережевывая японские блюда и запивая вином, мы молча размышляли над этой загадкой. Пару минут спустя Эрик слегка подвинулся на сиденье, так что свет на его футболку упал под новым углом, и, вероятно, после сюжета о голубом нефрите мои мысли вдруг потекли по другому руслу. Хотя я и не была экспертом в этой области, я все же знала, как читать иероглифы, а благодаря маме сотни раз видела изображения стелы. Однако сейчас росписи показались мне немного другими; я различала изображения солнечных богов и святых. Какое-то время мое внимание было приковано к этим рисункам; я сидела, не отрывая глаз от майки Эрика.

— Ну, — сказал он, — нам надо о чем-нибудь поговорить. А то, если я буду гадать насчет вашей мамы и думать о том, что, пока я тут разглядываю колеса от фургонов, горстка идиотов из Гарварда собирается захватить весь нефрит и всю славу, просто сойду с ума.

— Как насчет этого? — Я подняла руку и коснулась изображения на футболке, натянутой на его широкой груди. Думаю, со стороны Эрика последовала какая-то физическая реакция, потому что я вдруг смутилась и отняла руку. — Извините.

— А что вы, собственно, хотели сделать?

— Что это такое? — спросила я. — Кажется, символ нефрита?

— Ну да. — Он кивнул. — Неплохо… совсем неплохо.

— Помню, я читала об этом символе в одном из писем де ла Куэвы к ее сестре Агате, — сказала я и попыталась процитировать:

— Я читал этот отрывок! — оживился Эрик. — В аспирантуре. Это же знаменитый текст. Один из первых документов, которые использовались для расшифровки письменности майя. На него ссылались еще в девятнадцатом веке. И ваша мать тоже его использовала — в Принстоне. Когда пыталась перевести стелу.

— Я и сама не представляла себе, что это помню, — сказала я.

Положив руки на стол, Эрик сцепил пальцы.

— Ну, так иногда и случается. Ключ к разгадке находится в одном месте, а применяется в другом. Расшифровка — своего рода детективное расследование. В свое время очень этим интересовался, я вам не рассказывал? Я имею в виду классическую форму расшифровки — взлом секретных кодов, а не попытку прочитать надпись на неизвестном языке.

— Вы об этом упоминали…

— Начал с изучения римских шифров, но через некоторое время заинтересовался языковым кодом майя. Думаю, я выбрал профессию археолога именно благодаря стеле, то есть ее иероглифам. Благодаря проблеме перевода.

— Из-за того, что написали мои родители?

— Отчасти. Как я уже говорил, всегда считал, что они — и де ла Роса тоже — истолковали надпись неправильно.

— Вы когда-нибудь говорили об этом моей матери?

— Едва с ней познакомился — и можете себе представить, какой прием я встретил. — Он засмеялся. — Собственно, почему бы нам сейчас на нее не взглянуть? На стелу. Просто чтобы убить время. У меня в сумке лежит книжка, которую нам дал ваш папа.

Покопавшись в своем забитом бумагами рюкзаке, Эрик вытащил оттуда книгу под названием «Изобразительный ряд и перевод текста стелы Флорес: Исходные данные для исследования текста майя в Национальном музее археологии и этнологии».

— Опять-таки надпись на стеле не зашифрована. В шестидесятых годах один-два исследователя некоторое время баловались с этой идеей, но у них ничего не вышло. Ни майя, ни ольмеки не использовали такого рода головоломок, поскольку логографическое письмо — иероглифы того типа, что использовали майя, шумеры или египтяне, просто является недостаточно гибким для шифрования. Это изобретение греков и римлян, которые использовали алфавит. Например, Цезарь использовал так называемый перестановочный код. А еще есть групповые коды, они чрезвычайно сложны. Тем не менее любой язык представляет собой своего рода код, иероглифы майя и ольмеков не исключение. Несколько столетий их вообще никто не мог прочитать.

— А почему вас так заинтересовали шифры?

— Одна из моих первых статей посвящена Оскару Тапиа и его зеркальному письму, но над этими проблемами я начал работать еще ребенком. Причудливые маленькие головоломки Льюиса Кэрролла. Шифр Августа. Азбука Морзе. — Он склонил голову набок. — Может, я чересчур много говорю? Может, помолчать?

— Нет. Мне как раз хочется поговорить. И потом, я тоже люблю шифры — в детстве меня страшно занимали скарабеи в «Той, которая должна подчиниться».

— Хаггарда?

— Да. У него там все начинается с греческого унциального шрифта. А еще «Золотой жук» Эдгара По.

— Наверное, это ваша мать увлекла вас подобными историями.

— Может быть…

— А меня отец. Он был математиком. Рано остался вдовцом. Он всю жизнь распутывал подобные проблемы. Интерес к шифрам я унаследовал от него.

— Ну, у меня практически все то же самое — я заразилась этим от родителей.

— Вероятно, все же не так сильно, как вам кажется, — у вас нет авантюрной жилки.

Он сделал паузу; я молча ждала.

— Я рос довольно одиноким ребенком, — сказал он. — Ничего похожего на того героического мускулистого Казанову, которого вы видите перед собой сейчас. И пожалуйста, сотрите с лица это выражение, подходящее для какой-нибудь сумасбродной феминистки, — это шутка. Хочу сказать, что был чрезвычайно толстым вундеркиндом, очень умным, эмоциональным и одиноким, и вот однажды отец пообещал мне, что когда-нибудь я решу проблему своего одиночества. «Сердце — это своего рода головоломка, — сказал он. — Нужно просто сложить все части вместе». Я, конечно, не понял, что это метафора, и воспринял его совет буквально. Стал читать все его книги по шифрам и в возрасте двенадцати лет вместо того, чтобы таскаться на школьные танцульки, изучал военный код лакедемонян. С точки зрения отношений с девушками это был неудачный поворот. Лет до двадцати я так и не смог особенно продвинуться по части свиданий.

— Не могу в такое поверить…

— Истинная правда! Забавно, как все меняется, когда немного подрастешь. Еще, наверное, неплохо уехать подальше от войны. — Эрик выпил еще вина и перевел взгляд на меня. — Хотя сейчас я вполне доволен тем, что был таким книжным червем, потому что из-за этого проводил все время со своим папой. Это было десятки лет назад. До тех пор, пока мы не познакомились с доктором Санчес, я так и не встретил никого, с кем бы мог вместе работать над шифрами. — Он сделал глоток вина и удивленно пожал плечами: — И как это мы набрели на такую тему? Подумать только — шифры! — Он оперся локтями на покрытый стеклом столик и, заморгав, уставился на свой бокал. Было ясно, что он расстроился.