– Допрос откладывается до лучших времен, – жизнерадостно оповестил Зайцев, падая на сиденье. Мешок с сокровищами звякнул. Сколько стоило содержимое этого мешка, мог на глаз определить разве что товарищ Вайнштейн.

Нефедов глядел на дышавшее у его ног тело.

– Смотри, Зайцев, не вздумай прикурить, – заметил водитель, поглядывая на все это через зеркало. – Полыхнет и рванет к едреной фене. Хорошо отдохнул человек. Ну и выхлоп, – покачал головой водитель. Ответа не получил.

– Укокошил кого по пьяни? – продолжал балаболить водитель, выкручивая руль. Мелькали из-под закатанных рукавов локти да шлепали по рулю, цепляясь, пальцы.

– Крути-крути, – проворчал Зайцев.

– Ясно. Военная тайна, – не обиделся шоферюга. И машина запрыгала, переваливаясь, по разбитой набережной Обводного. Нефедов придержал ногой голову Гудкова – ее мотало по полу в опасной близости от железной рейки, подпиравшей сиденье.

Зайцев ребром ладони вытолкнул наружу треугольную форточку: дух от Гудкова и правда стоял густой.

– Вы ему возьмите пива, – предложил говорливый шофер, поглядывая на Зайцева в зеркало.

Нефедов чуть-чуть поднял брови: предложение его возмутило. Зайцев кивнул:

– Ага. Сперва только икры черной ему черту купим. И балыка. А на сдачу можно и пива.

– Дело говорю, – не отстал водитель. – По виду загулял он хорошо. Болеть будет сильно.

Над крышами домов торчали четыре круглые трубы. «Слон упал. Спиной вниз», – пришло на ум Зайцеву при виде этих труб. «…Он прав». Ждать, пока Гудкова переломает, было невозможно – допрос ждать не мог.

– Останови! – крикнул Зайцев спине, когда завидел в промелькнувшем проеме улицы сжатую жаждой очередь, киоск с надписью «Пиво».

Гудков пил, а Зайцев и Нефедов смотрели на его дергающийся при каждом глотке кадык. Бутылка показала донце, потом встала вертикально горлом вниз – как будто до того только пиво удерживало ее в нормальном положении. И только потом Гудков от нее отпал. На Зайцева и Нефедова обратилась ошеломленная рожа.

– Аж зашипело. Трубы горят, – пожаловался Гудков. Он был мягкий, податливый. И добавил: – Товарищ милиционер.

– Ты почему здесь, знаешь? – не стал поддерживать тему здоровья Зайцев.

– Манька сдала, – печально ответил Гудков. – Стерва. Получку отобрала. Из-за нее до жизни такой дошел.

Он разглядывал свои чернильные пальцы. Перед допросом сыграл на пианино.

– До какой такой жизни?

Гудков призадумался. Положил руки на колени. Видимо, мысли ворочались тяжело. Но к выводу он пришел:

– Это Афанашка меня сдал? Афанашка стерва?

Податливость улетучилась. Видимо, молекулы пива уже проторили дорогу в мозг, кровь и прочие части гудковского организма. Придали сил. Голос окреп:

– Да я поллитры эти ему отдам! Отдам! Пусть харю себе ими зальет. Сволочь. Сам не жрет, в мотню все сует, копит. Только людей растравляет.

«Да, этот мог, – подумал Зайцев. – …Грустно». Почти все ленинградские убийства имели общее слагаемое: алкоголь.

– Ты глотку не дери. На Маньку мне твою плевать. И на философию твою тоже. Говори, каменья у тебя откуда.

– Какие каменья?

Зайцев молча положил на стол твердое ожерелье.

– Не видал такого.

Зайцев так хлопнул обеими ладонями по столу, что подпрыгнули оба – и Нефедов, и Гудков. Последний тут же забормотал, зажурчал, точно из него вынули пробку:

– А, ну это… Не признал сразу. Худо мне. Потому и не признал сперва. В наследство мне пришло. От бабки.

Зайцев кивнул. Гудков повеселел.

– Бабку-то не Варварой звали? – недобро поинтересовался Зайцев, упирая на каждое слово. – Не Берг ее фамилия случайно? Или, может, Метель?

– Не знаю такой… – залепетал Гудков.

– Не знаешь?

– Никак нет.

Зайцев покладисто кивнул.

– Пока ты тут отдыхать прилег, мы в артели твоей справились. Вызов у тебя был. На Красных Зорь. Ну как? Просветляется в башке?

– Это лифт который в парадной чинить?

– Который лифт, да.

– Лифт был.

Гудков наклонил низкий лоб. Зайцев его не торопил. Пусть своим умом дойдет. Ума у Гудкова водилось не много – хоть он и молотил во всю мощь, за то время, что он соображал, можно было бы выкурить тоненькую папироску.

Гудкова увели.

– И маршрут трамвайный совпадает, – подал голос Нефедов. – Тройка. Артель их на Международном проспекте. Как раз тройка оттуда до Красных Зорь ходит. Билет трамвайный в лифте выбросил. Врет, думаете?

– Черт его знает, Нефедов.

– То есть не врет?

– Больно ловко врет тогда.

– Ловко? Это ж полная ахинея! Что это за черный лифт еще такой?

Но Зайцев был задумчив.

– Который не парадный. Типа черной лестницы. Для угля, дров, провизии, мусора, ну и что там в буржуазном хозяйстве еще вверх-вниз отправить надо. Простому рабочему человеку такое ни к чему, позаколачивали черные лифты давно к едреной фене. …Понимаешь, в то, что он в черный лифт от лени своей полез, этому я верю. Смотри сам…

Представить себя элегантной дамой Зайцев, может, и отказывался. Но ощущения и мысли Гудкова вообразил легко.

– Вызвали его на Красных Зорь чинить лифт в парадной. Лифт на верхотуре встал. Ножками Гудкову туда трехать не улыбалось. Потолки в доме высокие. Лестницы длинные. А здоровье у него не то. Человек пьющий, не физкультурник. Вдобавок утро. Духовной жаждою томим. Дернул: черный лифт не заколочен. С конструкцией он знаком поди. Раз слесарит и с лифтами работает. Глядит: лифт на ходу. Решил себе жизнь облегчить. Катит себе припеваючи. Вдруг в шахте щель – свет. Дверь в какую-то квартиру, значит, не заложена. Решил посмотреть: вдруг забыли добрые люди пузырь на кухне. Ну или стибрить, что плохо лежит. Хоть котлеты со сковородки. Вылез. На кухне чисто. Ты вспомни, кухня там в порядке содержится. Будто и не коммуналка. Пошел по коридору. Увидел приоткрытую дверь.

– Нет, товарищ Зайцев.

– Что именно?

– Стал бы я на его месте по чужой квартире шастать.

– Ты – нет. Поэтому ты здесь сидишь. По эту сторону. А не по ту. – Зайцев покачал головой. – Логика крепко пьющего человека непостижима трезвому. Но она есть. Виноватый бы придумал историю получше. Именно поэтому я склонен верить.

– Не такой уж он невинный, Гудков этот. Признаться, что цацки спер, и сесть за это – умнее, чем по расстрельной статье пойти. За то, что Варю укокошил.

– …и время не сходится. Убили Варю ночью, эксперт говорит. А Гудков в утренних потемках нарисовался.