Султанов прошелся по кабинету, бесцельно подвигал стул у своего стола и, не глядя на Сергеева, сказал:

— Отводов не принимаю. Смета нужна к концу недели. Мне ее еще наверху утвердить надо. Сам понимаешь, твоя экспедиция не совсем обычная, пусть подготовка будет дешевле, но проще от этого она не станет. Да ты и сам все понимаешь, да? Ну, что скажешь? Хоп?

Сергеев поднялся.

— Смета будет, Осман, — пообещал он. — Только учти, мне многое потребуется. Сам должен понимать, успех таких экспедиций в первую очередь зависит от обеспечения, а уж потом от людей. Если ты хочешь организовать очередную героическую эпопею, то я…

— Вай, дружище! — возмутился Султанов и встал у окна. — Я все понимаю, ты все понимаешь… С чего начнешь, Коля?

— С Поселка-восемь, — сказал Сергеев й поднялся. — Ты должен помнить, там я живу.

Круглое лицо Султанова на мгновение стало озабоченным, потом он поднялся и протянул Сергееву руку.

— Хоп, — сказал он. — Думаю, Флейшман уже там со своими орлами. Но учти, к концу недели смета должна быть у меня. Времени на раскачку у нас просто нет.

Он подумал немного.

— Да, чуть не забыл. Там, наверху, похоже, с ума сошли. Знаешь, кого они вчера прислали? Никогда не догадаешься! Они журналиста прислали! Вот только журналиста Султанову не хватало! Говорят, будет историю Района писать. Каково?

— Давно пора, — сказал Сергеев. — Давно пора привести в порядок собственную историю. У нас дети растут. Что они о Районе знают? Мы сами о прошлом почти ничего не знаем. Одни легенды.

— Это ты потому так говоришь, что возиться не тебе с ним, Султанову с ним возиться! — неодобрительно сказал исполнительный начальник проекта. — А я вот возьму и свалю его на тебя, включу в экспедицию. Уж если он хочет быть летописцем, то пусть и в походах участвует!

— Как скажете, Осман-ака, — с показным смирением согласился Сергеев. — Желание начальника — закон для подчиненного. Правда, сразу скажу, я от вашего решения не в восторге!

— Иди, декханин, иди! — сказал, усмехаясь, Султанов.

Однако проводил Сергеева до выхода из кабинета с изысканной восточной вежливостью. Уже спускаясь по пластиковой лестнице, Сергеев слышал, как Султанов кричит кому-то по телефону:

— Мне все равно, Гурген! Все равно, понимаешь? Ты взялся обеспечить Поселки хлебом? Обеспечивай, дорогой! Это сейчас в Поселках восемь тысяч жителей, а если их будет больше? И не надо кивать наверх, ты сам клялся; что к концу этого месяца мы перейдем на самообеспечение! Клялся, да? Кто тебя за язык тянул? Я тебя тянул за язык?

Разумеется, за язык никто и никого не тянул. Гурген Шедария просто похвастался, у грузин это бывает. Похвастался или переоценил свои возможности. Но, зная Султанова, можно было смело сказать, что Шедарии предстоит очень неприятный разговор. В отношении виновных Султанов порой не выбирал выражений.

Вот и еще один день прошел, а они были пока что живы.

С одной стороны, это внушало оптимизм, но с другой стороны — их до сих пop не нашли, и с каждым прошедшим днем надежда на то, что их все-таки найдут, становилась все более призрачной. Впрочем, Дронов не обольщался. Но ведь надежда — это такая зараза, она не покидает человека даже в самых безвыходных ситуациях, даже умирая, человек в глубине души надеется на то, что будет существовать после смерти, а в худшем случае — обретет наконец покой и отдохнет от превратностей жизни.

Но Дмитрий умирать не собирался.

Не первый же он оказался наедине с лауном, да и не одинокой, хотя состояние напарника оставляло желать лучшего. Вон Думачев несколько лет провел в полном одиночестве, и ничего, не сгинул и даже не одичал наподобие матроса Сель-кирка. Даже хозяйство какое-то имел, дневник каждый день писал, приручал, говорят, животных из лауна. В последнее Дронов верил с трудом. Это каким дрессировщиком надо быть, чтобы безмозглых монстров приручать! Хотя, конечно, нужда и не такое иной раз делать заставит. Но прирученных животных из лауна Дронов не видел, а мало ли какие легенды ходили о первопроходцах. Одни россказни о Большой Бойне чего стоили! В сказки Дронов не верил и к рассказам о прошлом относился с известной осторожностью. А сейчас ему вообще не до сказок было, сейчас перед ним встал вопрос выживания, и Дронов этот вопрос намеревался решить в положительную сторону.

Рана у Симонова затягивалась. Красная отечность спала, и Павел даже пробовал время от времени пошевелить ногой. К радостному удивлению Дронова, ему это удавалось, хотя и плохо. Если Симонов пошел на поправку, то они еще побарахтаются. Случившееся с товарищем походило на чудо. И только ради одного этого стойло верить в чудеса!

Утром он вышел на лиственные поля, поймал двух коров и принес полный пенал зеленоватого сладкого молока. Молоко прекрасно подкрепило обоих. Поэтому сейчас Дронов с оптимизмом смотрел в будущее.

— Через несколько дней встанешь на ноги, — говорил он товарищу. — Вот тогда и двинемся в путь. Тут всего-то! К августу доберемся.

Симонов недоверчиво щурился. Уж он-то знал лаун не хуже Дронова.

Импульсник у него Дронов предусмотрительно забрал, как и футляр с термитками. Кто знает, чего придет в голову больному человеку, не дай бог, он в порядке самоотреченности вздумает избавить товарища от излишней обузы, каковой на данный момент является он сам. Тем более что Павел стал чувствовать себя значительно лучше и поначалу настаивал, чтобы Дронов шел дальше один, оставив его в пещере, и заткнулся только тогда, когда Дмитрий в довольно резкой форме заметил ему, что у одного шансы добиться до поселка минимальны, чуть выше они у двоих, если этот второй будет в хорошей физической форме.

Днем он наблюдал за лауном в широкую щель между камнем и входом в пещеру. Джунгли жили своей обычной дневной жизнью. Все время кто-то кого-то ел, потом сам становился жертвой, слышались треск, взревывания, предсмертные попискивания, хруст ломающихся ветвей, хрип и жадное чавканье, в которые изредка вплетался топот погони. Заросли лауна ходили ходуном, из них доносилось страшное сопение, иногда брызгала желтая и зеленая кровь, а один раз рядом со входом в пещеру упала огромная шипастая нога, которая долго конвульсивно сгибалась и разгибалась; пока ее не подхватил какой-то стремительный летающий хищник, тенью проскользивший над землей и скрывшийся среди густого переплетения лиан, напоминающих гирлянды, сплетенные из крошечных белых цветов.

В этот мир им предстояло еще выйти. И неизвестно было, в какое время лучше пробираться по лауну — днем или ночью. Каждое из них было по-своему опасным.

Но и отсиживаться в пещере тоже оказалось небезопасным. Ближе к полуночи, когда Дронов, устав от своего дежурства, решил плюнуть на все и лечь спать, скала, в которой была пещера, вдруг заколебалась. Дронов вскочил, лихорадочно нашаривая импульсник, лежавший у него в изголовье. Камень, прикрывавший вход в пещеру, отлетел в сторону, и, заполняя весь вход, в пещеру сунулось вонючее черное рыло, заполненное огромными острыми клыками. Выше страшной морды темнели бусинки любопытных глаз. Дмитрий выстрелил трижды. Целиться не пришлось, с такого расстояния он не смог бы промахнуться при всем желании. Получив жгучий удар в морду и лишившись нескольких клыков, хищник отпрянул. Скалу сотрясло несколько ударов, послышался костяной треск. Вой, который издал раненый хищник, ударил по ушам, на несколько мгновений Дронов даже оглох, а потом послышался топот удаляющегося зверя, и наступила тишина» в которой послышался захлебывающийся прерывистый шепот Симонова: