Когда-то я мечтал вырваться из привычных мне полуобрушившихся кирпичных стен, окружавших поместье, увидеть далекие страны и, разумеется, – о, как же иначе! – заслужить себе неизбежную в таких случаях славу. Кто бы мог подумать, что дурацкие подростковые мечты сбудутся таким неожиданным, но, увы, жестоким образом. Блеск океана, топот копыт, грохот орудий и завывание бури, – и вот я стою на холме, у подножия которого меня ждут чужие могилы, и, борясь с комком в горле, вспоминаю желтое покрывало осенней листвы в безумно далеком парке, посреди маленькой, давно сожженной страны.

Я медленно спустился вниз и прошагал к храмику. Дверь придела была приоткрыта на палец, но я не стал распахивать ее, а вежливо поскребся. Айрис появилась тотчас же, и у меня промелькнула неприятная мысль о том, что я не вовремя, однако смущенная улыбка, заставившая порозоветь ее щеки, убедила меня в обратном.

– Это вы? – тихо произнесла она. – Вас так долго не было, я уж решила, что вы покинули столицу…

– Я действительно покидал столицу, был на юге, – ответил я, ощущая какую-то неловкость, – но вернулся.

Сделав приглашающий жест, Айрис нырнула в дверь, и я, шагнув следом, заметил, что она прячет в небольшой кожаный ларь какие-то свитки, намотанные на палочки из черного дерева. «Вероятно, – подумал я, – она читала религиозные каноны… а впрочем, чем еще ей тут заниматься?»

Я сбросил на скамью свою кожаную сумку и потянул ремешок застежки.

– Я принес кое-какие вкусности… вы позволите?

– О, конечно! – жрица резко обернулась и бросилась убирать со стола деревянную хлебницу и коробочки с приправами. Неожиданно я обратил внимание на ее руки с обкусанными ногтями. Остановившись, я поднял голову; наши взгляды встретились. В глазах Айрис стояло что-то, очень похожее на отчаяние. Она тотчас дернулась, резко повернулась, хлебница выпала из ее рук, девушка ойкнула и нагнулась, поднимая ее, – я стоял, замерев, словно истукан, и ощущая, как мелко пульсирует кровь в кончиках пальцев. Парой секунд позже я овладел собой и потащил из сумки многочисленные свертки.

– Закатим пиршество, – сказал я, стараясь говорить как можно более беспечным тоном, – тем более что и погода вполне располагает, вам не кажется?

Айрис посмотрела в окно и кивнула:

– Да, море здесь часто преподносит сюрпризы…

Девчонки Дайниз расстарались на славу: в сумке обнаружились пол-окорока, еще горячие, хрустящие ломтики жареного картофеля, печеные крабы, множество завинчивающихся походных чашечек с набором соусов, а также несколько кувшинов вина с дорогими печатями на многоцветных витых шнурках. При виде моих яств жрица недоуменно распахнула глаза:

– Вы заказывали все это в столице?

– Что вы, у нас просто хороший повар. Иногда он творит чудеса. Для меня, привыкшего к корабельной кухне, все это кажется даже излишним, но…

– К корабельной кухне? Вы так много плаваете?

Я понял, что сболтнул лишнего, но деваться было уже некуда.

– Да, – ответил я, срывая печать с высокого серебряного кувшина. – Недавно я унаследовал титул… мой господин и наставник был королевским корсаром. Там, на юге…

– Вы говорили, он умер?

– Его убили.

Айрис поставила на стол знакомые мне стаканчики и села напротив меня. Я сосредоточенно, стараясь не смотреть на нее, резал своим матросским ножом окорок, раскладывая ломти мяса на простой оловянной тарелке. Закончив, я развинтил соусницы – по комнате сразу же поплыл многоликий аромат – и разлил вино.

– Вечером, наверное, будет холодно.

– Да, – она коротко поклонилась и взяла свой стакан. – Какой прекрасный напиток. Вы, вероятно, очень богаты?

– Мои доходы не покрывают расходов. Пока, по крайней мере. Айрис, – я залпом проглотил свое вино, едва не закашлялся и несколько секунд, морщась, массировал горло, – Айрис, скажите, вы здесь потому, что не смогли… тогда?

– Вы очень проницательны, мой князь, – ее голос прозвучал, словно шелест ночного ветра в старом парке.

– Простите…

– Это вы меня простите.

Она закрыла лицо руками и отвернулась. Я сидел, боясь шевельнуться, весь покрытый потом от тех слов, которые я только что произнес, – я знал, что должен, обязательно должен сказать и все прочее, но откуда, откуда же мне было взять силы на это?

– И вы, – слова выходили из моей глотки тяжело, так, будто я страдал от удушья – а впрочем, так оно, наверное, и было, я плохо отдавал себе отчет в том, что делаю, – и вы до сих пор помните его?

– Это неважно, – ответила девушка, все так же глядя куда-то в сторону. – Это было нелепо, но мы не хотели видеть очевидное. Что ж вы не наливаете, князь?

Очнувшись, я поспешно схватился за кувшин, плеснул на скатерть – по безукоризненно белому полотну расплылось темное, почти черное пятно, – покраснел и наполнил наконец наши стаканчики. Хвала небесам, моя рука сама нащупала трубку и кисет, находившиеся в боковом кармане куртки.

Айрис взяла стакан и отпила немного вина. Я смотрел на гобелен, изображавший влюбленных-самоубийц, и думал о том, что я никогда не смог бы поступить так, как поступил ее возлюбленный. Не из страха, нет! Тот, кто видел летящие в него ядра, просто не способен отступить с такой легкостью, как это сделал он. С легкостью отчаяния! Мне показалось, что я снова слышу глухой стук копыт, короткие, отрывистые команды Эйно, щелчки взводимых затворов, слышу, как тикают капельки в каменном мешке монастыря, а рядом со мной дышит Ута, которую я должен убить. Тысячи проклятий, я больше не был мальчишкой… Жрица допила вино и с шумом вернула стакан на стол.

«Этак мы насосемся, как портовые грузчики, – подумал я, распечатывая очередной кувшин. – А впрочем, это, наверное, к лучшему».

– Вы хотите спросить, не бывает ли мне здесь одиноко? – глухо проговорила Айрис, осторожно поблескивая своими удивительными глазами. – Да. Бывает… но я сама все решила, не так ли?

Я поднялся из-за стола, подошел к окну и резким рывком поднял хлипкую раму. В лицо мне ударил поток холодного влажного ветра. Более всего на свете сейчас я хотел бы оказаться на палубе своего корабля, несущегося на всех парусах через океан. Но я был здесь, рядом с этой непостижимой женщиной, заставлявшей меня страдать и страшиться одновременно.

На палубе «Бринлеефа»! Да! И… и чтобы рядом со мной стояла она. Я стиснул зубами мундштук своей трубки, выпустил терпкий медовый дым через ноздри и резко повернулся.

Деревянными шагами, словно ярмарочная кукла, я приблизился к Айрис и, склонившись, коснулся ладонями ее плеч.

Она содрогнулась, но все же не двинулась с места. Вынув трубку изо рта, я положил подбородок ей на голову, утопая в травяном аромате ее волос, и она покорно приподнялась, разворачиваясь ко мне, мои губы скользнули по холодному бархату ее щеки, и я вдруг почувствовал, как чья-то мягкая, но неодолимая лапа перехватывает мне горло, а в глазах, отказываясь подчиняться моей воле, набухают слезы.