сперва не хотел Беспутину анкету портить, Все ж таки он вроде как бы под государство копает. Но когда я узнал, что он подбирается к свистуновскому архиву, я решил, что щадить его не имеет смысла.

А вас не смущает, что вы, может, человеку в лагерь поможете устроиться? Сейчас это, пожалуй, уже не так почетно, а? Даже принимая во внимание, что на нем такой очевидно нехороший поступок висит. Привалов не любил пачкать руки. Он понимал, что эффективность доносов в новую эпоху резко понизилась, да и вообще был убежден, что донос — палка о двух концах. Одним концом подарит, а другим ударит.

Фрадкин радостно засмеялся. Весь фокус в том, сказал он, что для государства это, пожалуй, и не новость. Беспутин после войны уже отсидел. Правда, он отсидел ни за что, а просто за то, что был в оккупации. Но все ж таки отсидел. К тому же работал он у немцев писарем и ничего другого за ним не числится. Так что мы нисколько ему не повредим, понимаете? Мы его просто из общества выкинем и все тут.

Привалов несказанно обрадовался, узнав, что предстоит вовсе не донос, а простая интрига. Ну отлично, отлично, сказал он, что же вы сразу как следует не объяснили. Сам Бог велел в таком случае этого прохиндея высечь. Пускайте слух, а я буду подтверждать. Ссылайтесь на меня, дескать, что мне тоже это известно. И если мы таким образом отобьемся от попов, то все сионистские мотивы — ваши. Если найдете — берите. Но чур, из моих рук.

Из чьих же еще, уныло согласился Фрадкин, меня туда близко не подпустят. Значит, договорились?

Конечно, договорились, сказал Привалов. Они говорили еще около часа о литературе и нежно попрощались. Привалов тут же позвонил Копытману, поблагодарил его, объяснил за что, и оба они долго смеялись, Выходило действительно-таки смешно.

На следующей неделе позвонила Кочергина-Кувалдина и попросила Привалова прийти в гости. В субботу, сказала она, покойной Бэлле исполнилось бы семьдесят два года. Будет наша семья и несколько близких людей. Мы надеемся, что и вы придете.

Непременно приду, сказал даже с некоторой страстью Привалов, и тут же начал готовиться к предстоящему визиту. Интересно, думал он, дошел ли до них слух о последней воле графини. Он знал, что слух пущен основательно. Уже некоторые люди, встречая его, прямо говорили, что ничего другого и не ожидали, что желают ему удачи в освоении новой целины. Другие не говорили ничего, но по их улучшившемуся или ухудшившемуся отношению к себе чувствительный Привалов заметил, что и они в курсе последней литературной новости. Как-то отнесутся к этому у Кувалдиных, думал он, и в глазах его при этом всплывал образ чудесной Юлии в отличных дымчатых очках.

Настала долгожданная пятница. Привалов прилетел в уже знакомую ему квартиру, где его на этот раз чинно и внимательно представили собравшимся, среди которых были и некоторые знакомые, академик с лошадиной фамилией, Копытман, фотограф, приглашенный для устройства бара, и Беспутин. Привалов расстроился. Либо еще не знают, либо наплевали, думал он. Скорее последнее. Должны вроде бы знать. Не в деревне, чай, живут. Вот проклятая широта кругозора. Все позабывают, шакалы. Ни стыда, ни совести.

Но то, что произошло в дальнейшем, показало, что Привалов на этот раз ошибся. Впрочем, сначала все показалось ему очень плохо. Беспутин вел себя развязно и самым опасным образом. Он подолгу и очень вольно разговаривал с самой хозяйкой, и было понятно, что его главные позиции именно на этом участке семьи. Привалову даже померещилось, что Беспутин за Анной Николаевной просто-напросто приволакивается, и ему стало обидно за честного Кувалдина. Кувалдин со всеми держался вежливо, но был какой-то сонный, и Привалов сообразил, что глава семьи относится к светской деятельности жены и дочери без всякого энтузиазма, душой он на работе, тут ему делать нечего и только семейное положение обязывает.

Беседа вилась в основном вокруг интеллигентных сюжетов и общих знакомых. Всем было в меру интересно и каждому было что сказать. Говорили по очереди и друг друга не слушали, разве что первую фразу. Много ели. Фотограф много пил. Беспутин делал вид, что не пьет, но Привалов заметил, что он просто выхлестывает свою водку незаметно для других. Кувалдин с ходу выпил несколько больших рюмок, потом больше не пил и, казалось, заснул окончательно. Голова его ушла в плечи, и он замолк. Юлия с другой стороны поглядывала на Привалова и посмеивалась, по-юношески прикладывая два пальца к губам, когда смеялась. Смеялась же она неизвестно чему, может быть, своим собственным мыслям.

Привалов терпеливо ждал, когда кончится общее застолье и можно будет приятно поговорить со всеми членами семейства. Но в самый разгар разговора Кувалдин вдруг поднял голову и спросил, где же еще два приглашенных. Тут Привалов вдруг увидел, что два стула за столом свободны, причем один даже рядом с ним. Кого-то ждут еще, подумал он, кто-то опаздывает. Интересно, кто.

Кувалдин спохватился как раз вовремя, потому что тут же раздался звонок в дверь. Юлия побежала открыть и вернулась в сопровождении довольно-таки примечательной пары наподобие Пата и Паташона. Коротышку Привалов узнал сразу. Это был маленький сионист Фрадкин. Ему здесь быть не полагалось. Привалов украдкой глянул через стол на сидевшего напротив Копытмана, и тот глазами подтвердил возникшую у Привалова догадку. Было ясно, что для Фрадкина этот визит организовал Копытман. Привалов понял, что Копытман плетет интригу и что на сегодня, может быть, заготовлен маленький скандал. А может быть, и не маленький.

Второй гость был худ и долговяз и представился как знаменитый специалист по Ван-Гогу. Это был импрессионист, которого Привалов отметил для себя в то время, когда только еще планировал проникновение в кувалдинскую семью. Импрессионист здорово набрался от французов за долгие годы специальных занятий и вел себя приблизительно средне между Фернанделем и Жераром Филипом, хотя усы у него были как у Бальзака. И одет он был во все французское. Казалось, вот-вот заговорит по-французски, что отчасти и оправдалось впоследствии. Роль француза искусствовед выполнял честно.

Сперва Привалов подумал, что два новых гостя пришли врозь и столкнулись в дверях, но после нескольких фраз и телодвижений понял, что ошибся. Они пришли вместе. И, как видно, их связывало что-то весьма существенное. Все это показалось Привалову не совсем обычным, несколько даже искусственным, и Привалов стал ждать, куда эта ситуация повернется.

А Фрадкин как сел, так сразу уставился на Беспутина и ни на кого больше не глядел. Несколько раз