Увидав, что Димитрий жив, особо ретивый народ принялсядогонять беглеца с криками: «Ловите, держите изменника!» И догнали-такиЗаруцкого, и привели пред светлые государевы очи, и поставили на колени, исказали Димитрию: вот-де твой обидчик, хочешь – казни его, хочешь – милуй.

Тот, засмеявшись, сказал:

– Благодарю вас, люди добрые, христиане православные! Воттеперь я уверился, что вы мне верны!

Только сейчас стародубцы поняли, что царь и Заруцкий сыгралис ними здоровую шутку, и посмеялись над своей простотой. Они не видели ничегообидного в этой игре. Заруцкий, конечно, схватил несколько порядочных пинков,но с этой минуты всякий знал, что он – первый у царя Димитрия человек…

Однако, если бы кто-то из легковерных стародубцев дал себетруд пробраться к дому, где стоял Димитрий, сделавшись незаметными для стражи,приложить ухо к дверной щелке и подслушать, они могли бы узнать кое-что оченьинтересное.

– Дураки твои стародубцы, – хохоча, говорил ИванМартынович. – Все за чистую монету приняли. Здорово ты им головызаморочил, хвалю! Пойдут за тобой в огонь и в воду. Это для нашего дела оченьхорошо. Видать, они и вправду верят, что ты есть подлинный Димитрий.

– Я и есть подлинный Димитрий, – мрачно ответилего собеседник. – А ежели кто дураки, то это не мои стародубцы, а твоитуляки, которые верят, что ваш царевич Петр – подлинный!

Здесь следует кое-что пояснить. Штука в том, что Болотниковсидел в Туле не сам-один. Был при нем какой-то Илейка Муромец – не тот,сказочный, былинный, о коем поют калики перехожие, а просто человек без приюта,без роду без племени. Ходил он на судах от Нижнего до Астрахани и обратно.Много насмотрелся, много навидался, житье бурлацкое ему надоело, поступил вказацкую службу, но не к донцам, а к терским и волжским казакам. Эти удальцыочень завидовали донцам, которые были в милости у первого Димитрия ипользовались от него разными выгодами. В рядах терских казаков собрались беглыехолопы и разные бездомные бродяги, которым не было счастья и удачи на Руси.Как-то раз сошлись они все на круг и стали думу думать: «Вот нашли-де себедонцы доброго царя, а мы чем хуже? Их Димитрий, не поймешь, настоящий был илинет, а скорее всего что выдуманный. Давайте и мы себе государя измыслим. Какогогосударя? Да какая разница! Хоть бы царевича Петра! Будто бы у царя Федора ицарицы Ирины был сын, а его из колыбели украли да подменили дочерью [24] – таумерла, а настоящий царевич здравствует. То-то бы мы много шуму наделали поВолге, страху бы навели да получили богатой добычи!» Осталось за малым: найтисмельчака, который взял бы на себя имя Петра-царевича.

Было у терских два человека, которые дерзостью и остротойума годились бы на это дело. Одного звали Митькой-стрельцом, другой был нашзнакомый Илейка.

– Не, робята, – сказал Митька в ответ напредложение казачьего круга, – я на такое дело не гожусь. И в Москве-то яне бывал, и слова мудреного сказать не умею. Ну какой из меня царевич? Ищите ужкого другого!

– А я, – вышел на круг Илейка, – в Москвебывал: когда жил в Нижнем, так ездил по делам в Москву и проживал там уподьячего Дементия Тимофеева, аж с Рождества до Петрова дня проживал, а дом егостоял у церкви Святого Володимира на Садах.

– Ну, коли бывал-живал в Москве, зваться тебецаревичем! – закричали казаки. Так Илейка стал зваться Петром и вскорепримкнул со своим отрядом к Болотникову. Теперь он сидел запертый вместе сбывшим холопом князя Телятевского в Туле и ждал подмоги от Димитрия. За этим иприехал в Стародуб Заруцкий – и это безмерно злило царя.

Как это так? Кроме него, на Руси вдруг объявился еще одинохочий до престола человек? Пусть и самозванец, а все ж обидно!

– Не будь у Болотникова этого Петра, я б к нему наподмогу пошел, – процедил Димитрий, исподлобья поглядывая на Заруцкого. –А коли он с Муромцем стакнулся, пусть с ним и дальше об руку идет. Покуда они вТуле подыхают и войско Шуйского на себя тянут, я со своего конца пойду наМоскву, нагряну нежданно-негаданно.

– Ну, у Шуйского ушки на макушке и не одно только товойско, что у Тулы стоит, – ответствовал Заруцкий. – Есть у неговоевода знатный, победами славный, против него тебе с твоим Рожинским даМеховецким вряд ли выстоять.

– Кто такой? – задумчиво свел брови Димитрий.

– Родич его, именем Скопин-Шуйский, – с невиннымвидом подсказал Заруцкий. – Слыхал небось о таком?

Димитрий ухмыльнулся:

– Как не слыхать! Бывший государев мечник. Помню, вопасную минуту кличу я Скопина-Шуйского: «Где мой меч? Подайте мне мой меч!» –а того и слыхом не слыхать. Предатель поганый он, а не знатный воевода. Ничего,он еще припомнит мои кровавые слезы, еще сбудутся над ним мои проклятия!

– За это и выпьем, – пробормотал Заруцкий,поспешно припадая к чарке, чтобы сокрыть улыбку.

Да, что и говорить, этот самозванец крепко вытвердил своюроль!

Разумеется, Иван Мартынович, который великолепно зналпервого Димитрия, сразу распознал подмену. Однако ему было, вообще говоря,наплевать, кто заступит это свято место, которое, по пословице, никогда небывает пусто. У Заруцкого были свои нужды в этой жизни, и он, донской атаманродом из какого-то жалкого Тернополя, вряд ли мог их исполнить самостоятельно ис легкостью. Почти удалось, когда попал в доверие к первому Димитрию. Но потомслучилось нечто – некое событие, из-за которого честолюбивые мечты Заруцкого навремя не просто померкли, но даже и вовсе перестали существовать. Уезжая изМосквы 7 мая 1606 года, он не думал ни о чем: ни о достижении своих далекоидущих целей, ни о том, что теряет близ царя Димитрия насиженное местечко,которое вскоре может быть занято другими, менее чувствительными людьми. Он былкак в бреду, как в тумане – прежде всего потому, что не имел никаких, нусовершенно никаких возможностей добиться желаемого… Очнулся, услыхав о гибелисына Грозного – в это время Заруцкий оказался уже на Дону, – и тотчасначал искать случая воротиться в Москву. Теперь это было сложно – куда сложней,чем раньше. Потом случай представился – в лице Болотникова, который поначалуимел твердые надежды не просто крепко ощипать перья Шуйскому, но и захватить Москву.Однако после первых побед от Болотникова удача отвернулась, а эта его затея сцаревичем Петром и вовсе казалась Заруцкому редкостной глупостью.