После затянувшегося утреннего лова они неторопливо поплыли к берегу – выложить добычу и передохнуть у костра. Эми нашла на рифе устрицу и, выбравшись на песок, вскрыла ее ножичком. Внутри оказалась жемчужина, вросшая в мясо.

– Жемчуг! – воскликнула она и протянула раковину матери.

Ныряльщицы придвинулись посмотреть на находку.

– Ха! – сказала одна. – Такая мелочь, что и кудахтать не над чем!

Мать тоже глянула на крошечную жемчужину.

– Жаль, что ты нашла ее сейчас, а не через несколько лет. Была бы великолепная жемчужина. Вот незадача! – Она покачала головой и снова занялась подсчетом и сортировкой улова.

После похищения Ханы мать сделалась молчаливой, отрешенной, но, даже отдалившись от дочери, она не отпускала от себя Эми, и той бывало даже не поиграть с друзьями.

– Через несколько лет ее бы здесь не было, – с негодованием сказала одна женщина. – Японские ловцы ничего нам не оставляют. Радуйся своему камешку, Эми. Может, это последняя жемчужина в наших водах.

Эми подняла бусину к зимнему солнцу. Она еще никогда не видела жемчужин вблизи и знала всего двух ныряльщиц, которым повезло их найти. Японцы опустошали устричные отмели уже тридцать лет, занявшись этим, как только оккупировали Корею. Теперь хэнё добывали морскую капусту, ушки и прочую живность на большой глубине, где японцы не утруждались ловлей.

Что было бы, найди она устрицу не этим утром, а через несколько лет, как сказала мать? Подставив шарик солнечным лучам, Эми покатала его между пальцами.

– Жаль, что с нами нет Ханы, – вздохнула она. – Вот бы порадовалась за меня!

Она поцеловала жемчужину и уронила ее в песок. Услышав имя Ханы, мать выпустила из рук морского ежа, которого чистила, втянула сквозь зубы воздух и сверкнула глазами на Эми. Остальные ныряльщицы отвели взгляды, давая им побыть наедине и в то же время не трогаясь с места. Эми, не смутившись враждебностью матери, сказала:

– Ты никогда не рассказываешь, что с ней случилось. Почему?

Мать нагнулась за ежом, быстро выковыряла ножом съедобное мясо, а остатки швырнула на песок. Ни слова не говоря, она перебирала, потрошила и считала.

Эми дрожала от холода. Обычно она помогала матери, чтобы побыстрее доставить улов на рынок, после чего они шли домой принять горячую ванну и переодеться. Но сейчас Эми слишком разозлилась, чтобы оставить тему.

– Ты же знаешь, что с ней стряслось? И поэтому даже имя не произносишь! Скажи, куда ее увезли.

Мать даже глаз не подняла. Яростно вспарывала ножом очередную добычу. Швырнув на песок еще одного выпотрошенного морского ежа, она судорожно вздохнула. Эми приготовилась к взбучке, но мать молча глядела на океан. Эми проследила за ее взглядом, прикрыв глаза козырьком ладони. Казалось, что волны замерзли под ледяным взором матери и белые буруны замерли вдали. Время словно остановилось. Смолк даже ветер. Эми и ныряльщицы притихли, предчувствуя бурю. Мать наконец посмотрела на дочь:

– Ее забрали на передовую в Китай, а то и в Маньчжурию, нам этого никогда не узнать. Но я знаю, что она не вернется.

Эми меньше всего ждала ответа на свой вопрос.

– Так ты знаешь, где она? Ты все это время знала? – громко выкрикнула она. Ныряльщицы съежились, словно желая исчезнуть. – Тогда почему папа не вернет ее?

– Тише, девочка. Ты не понимаешь. Он не может ее привезти. Только не… оттуда.

– Раз так, я сама поеду! Я не боюсь. Только скажи, где искать!

Эми вскочила, готовая немедленно отправиться на поиски сестры.

Мать схватила ее за локоть:

– Поздно. Ее увезли на передовую. А это значит, что Хана уже мертва.

Она произнесла это так буднично, что Эми оцепенела. Колени ослабели, и она опустилась на камни. Волны начали разбухать, ветер снова взвыл. В небесах дурашливо загалдели чайки, а женщины принялись переговариваться, разгоняя неловкость.

Эми смотрела в непроницаемое лицо матери, не понимая, как расценить услышанное. Она знает или предполагает? От напряжения Эми не заметила, что сжимает нож за лезвие.

– Что ты делаешь? – вскрикнула мать, кинулась к дочери и выхватила нож.

Из глубокого пореза сочилась кровь. Пока мать перевязывала рану лоскутом, который оторвала от своей купальной рубашки, Эми все всматривалась в нее. Наконец голос к ней вернулся.

– Зачем ее отвезли на фронт? Она же не солдат. Она девочка, а на войну берут только мальчиков.

Мать молча завязала импровизированный бинт и усадила дочь к себе на колени. Она обдумывала ответ, поглаживая руку своей младшей. Ветер усилился, и тонкие кости Эми заломило от холода.

– В мире есть вещи, которые тебе незачем знать, и я буду ограждать тебя от них, сколько смогу. Это мой материнский долг. Больше не спрашивай. Хана мертва. Тоскуй по ней, оплакивай ее, но никогда не заговаривай про нее.

Мать резко встала, поставила дочь на камни, взяла ведро и пошла прочь. Когда она оглянулась, Эми поняла, что нужно идти следом. Пусть больше не будет сказано ничего, но мать ни за что не оставит Эми одну.

Когда на рынок пришел отец, Эми отправили с ним домой. Она не сумела объяснить ему, на что рассердилась мать. Они пообедали рыбным супом с морской капустой и устричными грибами. С тех пор как забрали Хану, отец притих. Больше не пел, не читал стихов и даже забросил любимую цитру. Порой он перехватывал взгляд Эми, и они обменивались грустными улыбками, не зная, чем подбодрить друг друга.

Мать вернулась с рынка ближе к ночи. Эми не спала, сидела с отцом.

– Идем, дочка, – позвала мать, едва переступила порог, точно знала, что Эми не спит.

– Куда? – спросила Эми, опасаясь, что та еще сердится из-за расспросов о сестре.

– Ты тоже, муж.

Втроем они направились к морю, дорогу освещали только звезды. Шум волн, далеко внизу разбивавшихся о скалы, подсказывал, когда свернуть, чтобы не свалиться в пучину. Приблизившись к краю скалы, Эми поняла, где они находятся. Это был высокий выступ, нависавший над берегом и черными камнями, где она сторожила улов много месяцев тому назад.

Мать зажгла и поставила на камни масляную лампу. Затем раскрыла котомку и достала цветок – хризантему, символ скорби корейцев. Имперская печать Японии имела вид желтой хризантемы – символа власти императора. Эми не знала, что подразумевалось первым – власть или скорбь. Отец поднял лампу, освещая цветок, и на фоне мглистого неба вспыхнула большая белая звезда.

– Мы посылаем этот цветок морскому богу-дракону во имя Ханы, нашего дитя и дочери моря. О великий, помоги ее духу, чтобы она нашла путь в посмертной жизни, направь ее к нашим предкам.

Мать бросила цветок со скалы, и тот навсегда канул в небытие. Совсем как Хана.

Мать повернулась к Эми и приказала выполнить сэбэ[13] – поклониться морскому богу-дракону. Все трое обратились лицом к морю и сделали по три глубоких ритуальных поклона. Затем постояли на прощанье, со слезами моля всемогущее божество упокоить душу их девочки.