К первичной терапии обращались и другие знаменитости, такие как Элизабет Тейлор или Барбра Стрейзанд. Последнюю Янов вывел из глубокой депрессии, в которую она попала, узнав о гомосексуальности своего единственного сына.

Является ли первичная терапия панацеей от депрессии? Скорее всего нет. Она дает наилучшие результаты у пациентов, в структуре депрессии которых преобладает бессознательный компонент, но следует помнить, что такой компонент присутствует практически у всех депрессивных больных и освобождение от него должно принести некоторое облегчение даже в самых нетипичных для терапии Янова случаях.

Если вернуться к рассмотрению депрессии как совокупного результата воздействия на психику комплекса сознательных и бессознательных травмирующих ситуаций, то становится понятным, что избавление от одного из этих двух факторов уже является значительным прогрессом в лечении заболевания.

Долгое время я искал решение, которое позволило бы мне достучаться до моего прошлого, выявить и проработать застарелые травмы, страхи и обиды. Психоанализ меня не устраивал из-за своей длительности и малой эффективности, дожидаться сложа руки легализации психоделической терапии я тоже не собирался. Определенную надежду внушали методы телесной терапии по Вильгельму Райху и его многочисленным последователям, но, как я понял из моего опыта с рольфингом, простого физического воздействия недостаточно, необходима проработка лежащих за физических блоком ментальных процессов, иначе все вернется на круги своя спустя какое-то время.

Услышав о первичной терапии, я почувствовал, что она может послужить таким решением. Но, учитывая стоимость процедуры, необходимость путешествия в Соединенные Штаты и трехнедельной изоляции от социума, я был твердо намерен разобраться с теоретическим обоснованием процесса, прежде чем приступать к его практическому тестированию. После многодневного чтения и изучения доступных в Сети материалов я укрепился в своем изначальном позитивном мнении о терапии Янова и отправился в Первичный центр.

Я прибыл в Лос-Анджелес в начале января 2009 года, поселился в мотеле в районе Марина Дель Рей и в тот же день направился в клинику доктора Янова на свою первую сессию. Центр Первичной терапии расположен в другом пригороде Лос-Анджелеса, Санта-Монике, и мне приходилось пользоваться общественным транспортом, что не представляло большой проблемы, на дорогу уходило менее 15 минут на автобусе. Но все же, если решите повторить мой опыт, лучше селиться где-нибудь в пределах Санта-Моники.

Найти Центр оказалось несложно, он находится на одном из боковых ответвлений Главной улицы (Main street). Меня встретил Геда Гелана, молодой студент медицинского факультета, изучающий психологию и стажирующийся у доктора Янова на первичного терапевта. После подписания кучи бумаг, содержание которых осталось для меня тайной, я был представлен своему терапевту, Дэвиду Лассоффу. Дэвид, как и большинство других терапевтов в Центре, впервые попал в него в качестве пациента. Терапия оказалась для него настолько удачной, что он решил посвятить ей себя целиком, прошел соответствующее обучение у доктора Янова и сейчас считается одним из ведущих специалистов Центра.

В целом должен сказать, что все сотрудники Центра произвели на меня крайне хорошее и благоприятное впечатление, и пользуясь случаем, я хочу еще раз выразить свою признательность Геде, Дэвиду и Брэнде.

Но вернемся к терапии.

Непосредственно перед и сразу после сессии терапевтом проводится измерение температуры тела и артериального давления пациента. Делается это с целью объективного подтверждения проработки бессознательного материала, считается, что после удачной сессии и разрядки части заблокированной психической энергии у пациента наблюдается снижение температуры тела и нормализация уровня давления. То есть повышенное, до сессии, давление снижается, пониженное, напротив, повышается.

Комнаты для проведения сессий представляют собой небольшие звукоизолированные помещения, с темными стенами и регулируемым уровнем света. На полу находится матрас, на который ложится пациент, терапевт садится рядом.

На первую свою сессию я шел несколько волнуясь, для меня было неясно, как именно собирается терапевт получить доступ к моему бессознательному материалу, какие техники он будет при этом применять. Все оказалось очень просто.

Первые 15 минут сессии я пролежал в полной тишине. Дэвид находился рядом и ничего не говорил. Надо сказать, что я пребывал в полной растерянности, так как не получил никаких инструкций и не знал, как себя вести. Возможно, так было задумано и это являлось частью терапевтического плана.

В конце концов первым не выдержал Дэвид:

– Что происходит?

– В каком смысле?

– Просто скажи мне, что происходит.

– Ничего.

– Ничего?

– Да, ничего. А что должно было произойти?

– Что приходит тебе в голову? Какие мысли, образы?

В общем, идея такова. Если оставить депрессивного человека на какое-то время в темной комнате, без внешних раздражителей, наедине со своими мыслями, то, рано или поздно, они сфокусируются на каком-либо неприятном воспоминании. От пациента требуется не гнать это воспоминание от себя, а, напротив, максимально на нем сконцентрироваться, усилить свои ощущения, «чувствовать чувства», как любят говорить в Первичном центре.

В обыденной жизни, когда нам плохо, в горле сжимается ком и слезы подступают к глазам, первой реакцией является стремление подавить эти чувства. Так уж мы воспитаны, требования современного социума таковы, что ни в коем случае не следует демонстрировать свою слабость, свои эмоции, «мальчики не плачут» и весь прочий бред. Эти установки настолько прочно вбиты нам в голову, что преодолеть их задача совсем не простая. Даже в условиях Первичного центра, во время терапевтической сессии, когда никто не может тебя увидеть, кроме терапевта, который поощряет выплеск эмоциональных реакций, преодолеть этот барьер крайне непросто.

Когда мы были детьми, мы умели адекватно реагировать на происходящее с нами, смеяться, когда смешно, и плакать, когда хочется плакать. Эмоциональные заряды выплескивались наружу, как положительные, так и отрицательные. Но в какой-то момент нашу психику начали обрабатывать взрослые, «нельзя громко смеяться, это неприлично», «надо уметь себя контролировать», «мальчики не плачут»… В этом нельзя никого винить, детей готовят к вступлению во взрослую жизнь, учат играть по принятым в социуме правилам.

Но давайте подумаем, что происходит. Вместе с подавлением эмоций ребенок утрачивает часть своей личности, если запрещать ему громко смеяться, он не просто научится этого не делать, ребенок может со временем утратить саму способность радоваться, чтобы не разочаровывать своих родителей и заслужить их одобрение. Если заставить ребенка сдерживать свои слезы, со временем он отсечет саму способность эмоционально реагировать на что-либо, ему легче будет подавить в себе эту способность в зародыше, чем каждый раз бороться с ее проявлением на зрелой стадии.