– А ты им скажи, что я их зае… Да не стой ты так. Болек присел на низкий пуф.

Жирный – он был в одной серебристой пижаме – потянулся к ящику стола и достал бутылку белого «Абсолюта». Плеснул в два стакана и кивнул Болеку:

– Бери. Ты хороший парень.

Три стены в комнате были обшиты дубом. Четвертая – из стекла. За ней горел яркий свет.

– Разберись с ними. Старый Макс тебя просит.

– Будет сделано, шеф, – сказал Болек и взял стакан.

– Скажи ему, что я его зае…

– Скажу.

Пан Макс опрокинул стакан водки, пошарил по карманам пижамы и достал сигарету. Болек, вскочив, щелкнул зажигалкой. Пан Макс закурил, встал с кресла, кивком головы подозвал Болека, обнял его за плечи и подвел к стеклянной стене. Там, этажом ниже, блестела голубая гладь бассейна. Две девицы в купальниках стояли по пояс в воде и разговаривали.

– Глянь, Болек. Знаешь, сколько это стоит? Ты, наверное, думаешь, что много. Это стоит до х… Одни эти суки берут столько, сколько ты получаешь за полмесяца. Без премиальных, конечно. – Он ударил кулаком в стекло.

Девицы испуганно посмотрели в их сторону, прервали разговор и бросились резвиться.

– Я не за болтовню им плачу, а чтобы вид был. И вот не успеешь отвернуться, как тебя уже напарили. И так чего ни возьми. Ты мои глаза, Болек.

– Да, шеф.

– Если б ты был моим сыном, я бы тебе сказал: «Когда-нибудь все это будет твое». Но ты мне не сын и должен с этим смириться. Не обижаешься?

– Нет, шеф.

– Твоим это никогда не будет, но придет время, и у тебя будет все то же самое. Ты ведь знаешь, как я начинал.

– Знаю, шеф.

– Ни черта ты не знаешь. Когда ты начинал, у тебя был я. А у меня никого не было. Спроси у тех, кто меня знает.

Пан Макс оперся на плечо Болека. Он смотрел в стекло, но взор его проникал гораздо глубже. В прошлое. Вздохнув, он стряхнул воспоминания и ударил кулаком в стекло. Девушки улыбнулись им и помахали рукой.

– Хочешь какую-нибудь? Может, двух? Я не буду смотреть.

– Спасибо, шеф, но у меня на сегодня еще осталось несколько дел.

– Хороший ты парень. Работа прежде всего. – Он хлопнул Болека по спине и направился к столу.

Шлепанцы ударяли его по голым пяткам.

Пан Макс налил в стаканы, они чокнулись, потом он спросил:

– С собой?

– Да, шеф, – ответил Болек и вынул из кармана пакет в черном целлофане.

Пан Макс подбросил его, поймал, улыбнулся и спрятал в стол:

– Ты был один?

– Ясное дело, шеф. Я же понимаю.

– Хороший ты парень.

Пакер скучал и трусил. То и дело щелкал зажигалкой. Будка была чуть больше сортира. Единственное окно было выбито. Уже стемнело. Пакер щелкал зажигалкой. Хотел почитать, что написано на стенах, но газа было еле-еле. Он боялся остаться в полной темноте, боялся, что ему нечем будет зажечь сигарету, поэтому маленький язычок пламени загорался на мгновение и сразу гас.

«Камня всегда надольше хватает, чем газа», – размышлял Пакер. Он гадал, что было раньше в этой халабуде, но ничего путного не приходило в голову. Четыре стены, дыра от выдранного окна и входная дверь. За время коротких вспышек он успел прочесть имена и даты: «Мариуш дембель 92 трахал Дороту», «Патриция берет в рот».

«У меня бы здесь не встал, – подумал Пакер. – На холоде вообще плохо встает».

Он сделал несколько шагов вдоль стены – узнать, что там написано. Очередная вспышка осветила перевернутый крест. Он был нарисован углем. Пакер собрался прочитать слова внизу, но вспомнил, что газ на исходе. Вверху по насыпи проехал поезд. На восток. В желтых окнах стояли черные люди, смотрели в ночь, в сторону Пакера, но никто из них и понятия не имел, что он здесь, что он вообще существует. Ему пришла в голову мысль, что так было всегда: и даже среди бела дня в центре города его видят, но не замечают. Если бы он вдруг пропал, никто не стал бы его искать.

Красные огни поезда исчезли. Пакер вынул сигареты, оторвал фильтр и закурил. Со всех сторон его окружала ночь. Огонек осветил грязь, стекло, надписи и потрескавшуюся стену. Он сделал глубокую затяжку и сказал в темноту:

– Хорош думать, Пакер, хорош думать, не твое это дело. – Страх немного отпустил. – Напиться бы, – подумал он вслух. – И куда его понесло? Такой осторожный стал, куда там. Раньше у него рот вообще не закрывался, когда хвалиться-то было нечем. А теперь таинственный Дон Педро. Колеса, «Мальборо», кожан за пятнадцать кусков, штурмана тоже на пятнадцать потянут, не меньше. Чешки тоже ничего себе. О Господи! А ведь еще пять лет назад он приносил мне радиоприемник «Зодиак» и спрашивал, не смогу ли я толкнуть его своему пассеру. Драться любил, но в делах всегда осторожничал. Больше сорока восьми ни разу не парился. Каждому свое. Кому цветочки, а кому носки вонючие нравятся. Раз приходит и говорит: «Пакер, есть серьезная работа». Я спрашиваю какая, а он, что есть небольшой риск, может, нужно будет одного-другого загасить, но бабки такие, что дать раза и то выгодно. А я сказал: «Спасибо, нет. Это, Болька, по телевизору красиво, а в жизни когда простой укол делают, мне и то сразу плохо становится». Ну он и отвалил. И больше не заходил. Будто на нарах парился или за границу куда мотанул. Вообще-то это нормально, что он теперь о друге не забывает, так ведь? Что-то звякнуло под ногой, и только тут до Пакера дошло, что он разговаривает вслух. Он замолчал и прислушался, но тишина простиралась аж до далекой границы города. Лишь за ней начинался монотонный гул, занималось холодное зарево, словно там обитали какие-то механические и равнодушные существа, которых ничем не прошибешь. Пакер, чтобы взбодриться, снова щелкнул зажигалкой. Сделал шаг вперед и прочитал: «Всех подорвать». Буквы были угловатые и нечеткие. Кто-то начертил их прутиком, вымазанным в говне, догадался Пакер.

Этот тощий тип как из-под земли вырос. Вдруг нарисовался из-за спины Болека и встал около стола. На нем были оранжевые джинсы в обтяжку и желтая футболка. Длинные серые волосы падали на лицо, и Болек не смог определить его возраст.

– Пап, мне надо шестьсот тысяч, – сказал он высоким, стрекочущим голосом. Словно где-то внутри у него звучал дешевый китайский магнитофон или что-то в этом роде.

Пан Макс бросил на него быстрый взгляд, а потом уставился куда-то вдаль и после долгой паузы спросил:

– А еще чего?

– Ничего, только шестьсот тысяч.

– Зачем шестьсот тысяч?

– На такси. Туда и обратно.

– Туда тебя может кто-нибудь из парней отвезти, так что и триста хватит.

– Папа…

– Я сказал триста.

– Папа…

Пан Макс полез в стол за телефоном. Два раза стукнул по кнопкам и сказал в трубку: