— И кому же они подчиняются, эти выродки? — спросил врач.

Горькие складки легли у ее губ, она помолчала. Потом промолвила:

— Да самому дьяволу во плоти. Это братство наемных убийц — черное дело одной безжалостной бестии по имени Усмин ибн Абу-ль-Уллах, африканского принца, гениального полководца, подобного Ганнибалу, и политика коварного, как Иблис, падший ангел[72]. Его призвали мои родные для борьбы с кастильцами, но его помутившийся разум создал эту шайку. После недавней его смерти дело продолжают его последователи.

Любопытство возбудило Яго, его глаза молили продолжать.

— Нрав этого человека был темен, как цвет его кожи. Как никто другой, он владел оружием шантажа и коварства. За двадцать лет четыре султана моего рода, мешавшие его планам, испытали на себе его руку или были жестоко убиты.

— Подлость ослепляет людей.

— Этот человек без малейших признаков совести стал кошмаром моего детства. Осуществляя свои замыслы, он умертвил султана Мухаммада Третьего смертельным ядом, который давал капля за каплей. Подосланный убийца отравил благородного султана Насра, его брата, а один из невидимых злодеев лишил жизни моего дядю Исмаила прямо на глазах у детей. Мало того, он убрал и моего двоюродного брата и друга Мухаммада Четвертого, доброго юношу, которого я любила, как родного брата. Как я ненавижу этих негодяев! Они запятнали кровью моих родных все стены Альгамбры. Какое омерзение я чувствую из-за всех этих нелепых смертей!

— Все их преступления связаны с убийствами?

— Именно так. Они с равной жестокостью устраивают кровавый переворот внутри королевской семьи и уничтожают какого-нибудь простого мусульманина или того, кто покажется им вероотступником. Мерзкий клан этот имеет структуру, непроницаемую для лазутчиков, мастеров самых необычных методов конспирации, изготовления сильных ядов, точного владения кинжалом.

— Уму непостижимо существование подобного скопища убийц.

Субаида смиренно склонила голову:

— Так вот, они существуют, и они беспощадны. Мой двоюродный брат Мухаммад боялся их пуще смерти. Их не знают в лицо. Они прячутся в пещерах Орлиного гнезда в восьми милях от Эльвиры, или на горе Сабике, или в обители Наид в Гранаде, там они предаются мистическим обрядам и размышлениям, а пестуют их толкователи Корана, пришедшие из азиатских рибатов Табриза и Хурасана.

— Если известны их убежища, почему этих гиен до сих пор не уничтожили?

— Потому что боятся. Их лазутчики повсюду.

— Теперь я понимаю твою тревогу и сочувствую твоей семье.

— В своих притонах криком «ибада!» эти дикие посланцы смерти клянутся исполнять приговоры, прикидываясь слугами, погонщиками вьючных животных, торговцами или нищими. Для общения между собой они используют символы Корана, почтовых голубей и криптограммы, взятые из еврейской каббалы. Тщетно уличать их или заставать врасплох, они могут возникнуть в своих балахонах в самый неожиданный момент.

— Но что им твоя гибель?

— Может быть, они хотят испортить отношения между Кастилией и Гранадой в самый ответственный период приготовлений дона Альфонса ко взятию Гибралтара. Тем не менее я продолжаю думать, что стала пешкой в более важной игре. Никто меня не убедит в обратном.

— Маловероятно, наверное, но ты совсем исключаешь религиозные мотивы?

— К несчастью, нет. Закрыть глаза на то, что было в прошлом, — значит не признавать очевидного. Моя бабушка Фатима, некоторые мои двоюродные братья и я проповедовали в гранадских медресе путь гармонии братьев чистого учения. Это самое разумное и совершенное толкование Корана, но оно же, по-видимому, считается еретическим для этой секты, которая тыкала в нас своими перстами с амвонов мечетей и кричала, что мы поборники сатаны.

— А я-то думал, что подобная тупость может произрастать лишь на родных мне христианских грядках.

Изумрудные глаза девушки сверкнули гневом, она с уверенностью произнесла:

— Поверь мне, в кузнице моей веры есть и молоты разума. Я буду вдвойне, втройне осторожна, однако меры должны быть применены отчаянные. Адмирал уже сделал соответствующие распоряжения. Но повторяю, вознамерься они исполнить приговор, это было бы уже сделано. Нечто непонятное таится в сути этого дела, словно игла, воткнутая в мой мозг, и нет мне покоя.

— Готов разделить с тобой твою судьбу. Знай: я с тобой.

Субаида признательно посмотрела на него, потом произнесла серьезно:

— Не будем тратить наше время на дурные предчувствия. Судьба предписана, и если мне выпало уже столько терзаний, то вряд ли меня ждет жестокая смерть. Звезды не лгут, Яго. Дай твою руку.

Обхватив его руку своими изящными ладонями, она страстно поцеловала ее.

Яго видел лицо заложницы прямо перед собой, его охватила ответная нежность, в отблесках светильников была видна ореховая кожа ее лика. То ли на них обоих подействовал аромат благовоний, то ли мускусное вино, то ли тепло помещения, но влечение, поселившееся в их сердцах, стало вырываться, подобно лаве вулкана. Девушка, будто сбросив оковы своей нерешительности, привстала, задула светильники и кинула несколько зерен сандала в курильницы. Потом замерла посреди комнаты, освещенная лунным светом.

Одним движением проснувшейся чувственности сбросила она браслеты и другие украшения, которые зазвенели по полу. Ее голубая туника плавно опустилась на пол. Все сомнения рассеялись. Тени еще более истончили ее фигуру, серебряная нагота ее тела заставила медика побледнеть. На ней оставался лишь тюрбан, ленты которого спадали на алебастровые плечи и сапфировое колье. Яго не ожидал ничего подобного и почувствовал себя выпавшим из потока времени. Охваченный вожделением, он только и смог произнести:

— Ради Христа милосердного, я никогда не видел ничего прекраснее.

— Разве тебе нужно зелье той сводни, чтобы обнять меня?

— Нужно не зелье, а микстура, чтобы вернуться в мир, ведь это сон!

Желание, терзавшее Яго, стало неудержимым. Девушка опустилась на ложе и с приоткрытыми губами стала обрушивать одну за другой башни своей неприступности, перекинув этому христианину с горящим взором мост ко всем своим прелестям. Жаркий мрак царил в алькове, раскаляя угли взаимного притяжения. Субаида робко придвинулась и скинула головной убор; локоны шелковистым потоком хлынули на лицо юноши, затрепетавшего от охватившей его звериной чувственности.

— Да обними же меня, — попросила девушка, тихо целуя уголки его глаз и губ.

Субаида безоглядно отдалась ласкам своего друга, который кинулся в пропасть ее нежности и собственной страсти. Он пылко гладил ее сжатые бедра, нежно целовал спину и сладкие груди. Их тела сплетались воедино в невообразимой неге. В исступлении мусульманка схватила с полки маленький флакон и опрокинула пьянящий мускус на торс своего любовника, чтобы затем губами расписывать его пульсирующее тело вожделенными арабесками.