и по отношению к России. Он призывает интеллигенцию к самоанализу и самосознанию, к уходу вглубь, а не вовне, к осознанию того, что без прочного государственного организма она не только не сможет творить культуру, но будет сметена с лица земли вместе со своей культурой.

Правовед Б. А. Кистяковский к бедам и изъянам русской интеллигенции добавляет еще и отсутствие правового самосознания, что, кстати, вполне логично в духе всего вышесказанного: если интеллигенция смешивает понятия правды и выгоды, как говорит Бердяев, ее не истина интересует, а вопрос, приносит ли то-то и то-то пользу делу, социализму или еще чему-либо политически положительному в глазах интеллигента данного политического направления, то места праву, непоколебимости и политической нейтральности законов в таком мышлении не может быть. Кистяковский указывает на отсутствие в России чего-либо подобного правовым трудам Хоббса, Локка, Монтескье. Даже такой выдающийся ум и правовед, как Кавелин, уделивший много внимания человеческой личности в своих трудах, сокрушавшийся по поводу того, что в русской традиции личность заслонена семьей, общиной, государством, проявил «невероятное равнодушие к гарантиям личных прав». Был он против введения конституции, считая, что в парламенте будет гегемония дворян. На этих же основаниях противниками конституционализма были славянофилы, которые к этому аргументу еще прибавляли абсурдное отрицание гарантий, в том числе и гарантий прав человека, утверждая: «Гарантия есть зло. Где нужна

122

гарантия, там нет добра». Кистяковский отметает эти народнические аргументы, указывая, что до избирательной реформы 1832 года английский парламент состоял из дворян и высшей буржуазии, тем не менее Англия была самым свободным государством, и суды ее защищали права человека.

Противником политической свободы и конституционализма был и народник Михайловский на том основании, что это может замедлить переход страны к социализму. А правительство всеми силами старается подчинить правосудие себе. Отсюда и постепенное урезывание юрисдикции и независимости судов, которое началось после дела Веры Засулич и продолжалось до 1905 года. Так, каждый «тянул одеяло на себя», не заботясь об объективно правовом государстве для всех. В результате революция 1905 года захлебнулась, что Кистяковский считает важным уроком, после которого интеллигенция «должна уйти в себя... В процессе этой внутренней работы должно пробудиться и истинное правосознание русской интеллигенции». Но урок, как мы знаем, не был понят. Отсюда и поражение либералов в 1917 году.

Некий исторический генезис интеллигенции пытается дать Струве в статье «Интеллигенция и революция». Он решительно не согласен с теми, кто ставит знак равенства между интеллигенцией и образованным классом. Он видит гораздо больше общего между интеллигенцией и казаками XVII-XVIII веков, когда казачество было «социальным слоем, всего более далеким от государства и всего более ему враждебным». Как и у тогдашнего казачества, — пишет Струве, — идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему. Русская интеллигенция ... есть порождение взаимодействия западного социализма с особенными условиями нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только образованный класс.

Из ее отщепенства, атеизма и приверженности социализму исходит внутреннее противоречие: интеллигенция «отрицает мир во имя мира и тем самым не служит ни миру, ни Богу», — пишет Струве. Впервые, по мнению Струве, интеллигенция вышла из своего отщепенства во время революции

123

1905 года, когда ее «мысль впервые соприкоснулась с народной» в форме революционных действий, народных восстаний под лозунгами, выдвинутыми революционной интеллигенцией. Можно тут также привести первое революционное выступление в Кровавое воскресенье: обращение к царю от имени петербургских рабочих было написано интеллигентами. Интеллигенты из среды левых кадетов, эсэров и социал-демократов обучали гапоновских рабочих обычной и полит-экономической грамоте задолго до Кровавого воскресенья.

Причину провала первоначальной победы интеллигенции в революции 1905 года Струве видит в ее политической безграмотности, ибо «вне ... воспитания в политике есть только две возможности, — пишет Струве, — деспотизм или охлократия». Служа, как она считает, народу, интеллигенция не позаботилась ни о собственном правильном политобразовании, ни о политическом и правовом образовании народа, без которых все ее усилия «лишены принципиального морального значения и воспитательной силы. ... Просочившись в народную среду ... народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь... превращалась в разнуздание и деморализацию». Не остановившись на победах в первую фазу революции, породившей «Манифест 17 октября», законы о веротерпимости и о рабочих союзах и пр., интеллигенция, не рассчитав ни своих сил, ни сроков готовности народа следовать за ней, решила терроризировать правительство, веря, что сможет его смести. «Власть была действительно терроризирована, — пишет Струве, — но не так, как хотела радикальная интеллигенция: власть ответила полевыми судами, военными расправами и смертными казнями, а затем и изменением избирательного закона...».

Струве видит «кризис и разложение социализма» на Западе, а в России «обуржуазивание» интеллигенции по мере индустриализации страны. Кризис социализма на Западе проходит не так болезненно, как он может проехаться по России, пророчески размышляет Струве, ибо на Западе «нет того чувствилища, которое представляет интеллигенция. Поэтому по России кризис социализма ... должен ударить с большей силой, чем по другим странам». Последней попыткой спасения социализма он видит синдикализм.

124

В России же идеи синдикализма выдвигали покаявшийся бывший народнический террорист, ставший монархистом, Лев Тихомиров и создатель первых в России неподпольных профсоюзов, начальник московского Охранного отделения Сергей Васильевич Зубатов. Характерно, свою доктрину народной монархии он называл «прогрессирующим социализмом», согласно которому при монархии у рабочих гораздо больше шансов добиться социальной справедливости, ибо царь вне классовых интересов.

Стоит лишь (силой рабочих?) убрать с дороги «посредников» между царем и народом, довести нужды и чаяния рабочих до царя, установить как бы обратную связь от рабочих к царю, помочь ему приструнить эксплуататоров — и все будет прекрасно. Под влиянием идей Тихомирова, который, кстати, был одним из лекторов, читавших лекции зубатовским рабочим, выдвигалась идея узаконить промышленных рабочих в качестве особого самоуправляющегося сословия, и всем сословиям расширить права самоуправления. Эти идеи вполне соответствовали тому, что в Германии называли монархическим социализмом.

После 1905 года тихомировские идеи стали идеологией Союза русского народа (СРН), который некоторые западные политологи и историки считают русским фашизмом или даже нацизмом, ибо Союз призывал власти насильственно выдворить всех российских иудеев в Палестину. СРН был основан 22 октября 1905 года в качестве массовой контрреволюционной партии или движения, в противовес революционно-радикальным левым партиям с использованием той же тактики, которой пользовались эсэры, анархисты и пр., включая террор. В числе их жертв были думские депутаты от Кадетской партии Иоллос и Герценштейн, трудовик Караваев, были неудачные попытки убийства кадетов Милюкова и