Вероятно, уже поздно. Что теперь говорить? Может быть, и так. Но есть одна вещь, связанная с этим случаем, которую мне хотелось бы Вам сообщить, пока жива.

Шла война, и на людей давил мощный идеологический пресс; говорить можно было далеко не обо всем. Когда мы с Вами встречались, рядом сидели военные, их присутствие откровенности явно не способствовало. И потом, я о Вас тогда почти ничего не знала, и мне, молодой женщине, раскрываться перед незнакомым мужчиной, конечно, не хотелось. Поэтому я кое-что утаила. Или, другими словами, на той официальной встрече я в своем рассказе намеренно допустила некоторые неточности. Для этого у меня были причины. То же самое я сказала после войны американцам, расследовавшим это происшествие. Повторила ложь, потому что была напугана и хотела произвести благоприятное впечатление. Возможно, это затруднило расследование и в той или иной мере исказило выводы, которые были сделаны. Да что говорить – наверняка так и получилось. Конечно, с моей стороны это непростительно. Эта мысль очень долго меня мучила.

Вот почему я и решилась обратиться к Вам с таким длинным письмом. Вы, наверное, очень заняты, и я доставляю Вам беспокойство. Если это так, не принимайте мое женское нытье всерьез. А письмо Вы можете выбросить. Я только хотела, пока это еще возможно, изложить всю правду в письменном виде, честно признаться, как все было, и передать, кому следует. Меня вылечили, но ведь болезнь может вернуться, и никто не знает, когда это случится. Буду очень рада, если Вы примете во внимание это обстоятельство.

В ночь перед тем, как отправиться с ребятами в горы, мне приснился мой муж. Перед самым рассветом. Его мобилизовали и отправили на фронт. Сон был необычайно четкий и чувственный. Бывают такие – когда не можешь разобраться, где сон, а где явь, не можешь провести границу.

Мы с мужем занимаемся любовью на скале, на самой вершине, плоской, как кухонная доска. Рядом поднимается в небо гора. Скала бледно-серого цвета. Площадка, где мы расположились, – метра три в ширину. Скользкая и мокрая. Небо затянуто тучами, готовыми в любую минуту обрушиться проливным дождем. Тихо, безветренно. Приближаются сумерки, птицы торопятся в свои гнезда. А мы любим друг друга под этим небом, не говоря ни слова. Мы только-только поженились, и теперь война разлучает нас. Я сгораю от неистового желания.

Любовная игра доставляет невыразимое блаженство. Мы все время изменяем позы, сливаемся в одно целое. Волны оргазма накатывают на меня одна за другой. Происходит что-то невероятное. Дело в том, что и муж, и я по натуре люди довольно сдержанные и никогда не экспериментировали в сексе с такой жадностью. Во всяком случае, мне ни разу не доводилось испытывать таких безумных приливов. Но во сне от нашей сдержанности не осталось и следа, мы совокуплялись, как животные.

Я проснулась в тусклом свете наступавшего утра с очень странным чувством. Тело налилось тяжестью, не оставляло ощущение, что муж еще здесь, во мне. Сердце колотилось, как в лихорадке, дыхание сделалось прерывистым. Я вся промокла, как после настоящего секса. Казалось, все произошло не во сне, а наяву, так ясно и реально я это чувствовала. Стыдно сказать, но я занялась самоудовлетворением прямо в постели, чтобы как-то умерить свой разыгравшийся сексуальный аппетит. В конце концов я села на велосипед и поехала в школу, а оттуда с ребятами двинулась к Рисовой Чашке. Впечатления от пригрезившегося не оставляли меня, даже когда мы уже шагали по горной дороге. Прикрыв глаза, я представляла, как муж извергается в меня, как по стенкам влагалища растекается его семя. Не помня себя, я крепко обняла мужа за спину, развела ноги как можно шире и обхватила ими его бедра. Я шла в гору, ведя за собой детей, и в то же время была в какой-то прострации. Может, то было продолжение все того же яркого сна.

Преодолев подъем, мы оказались в леске, куда и направлялись. Все уже нацелились на грибы, а у меня вдруг ни с того ни с сего начались месячные. Совершенно не вовремя. Очередной период кончился всего десять дней назад. До этого сбоев в циклах не было. Не иначе из-за этого сна в организме что-то разладилось, и вот результат. Естественно, я абсолютно не была к этому готова. А тут еще и место неподходящее – горы.

Сказав детям, чтобы они отдохнули немного, я уединилась в лесу. У меня было с собой несколько полотенец. Я вытерла кровь, сложила прокладку. Крови было много, я, конечно, страшно расстроилась, однако надеялась как-нибудь дотерпеть до школы. В голове была такая сумятица, что я никак не могла собраться с мыслями. Мучил стыд – за откровенный сон, за то, что мастурбировала и при детях дала волю эротическим фантазиям. Вообще-то я к таким вещам строго относилась.

Отправив ребят за грибами, я подумала, что надо поскорее закончить «урок» и вернуться пораньше. Добраться бы до школы. Я присела и стала внимательно наблюдать за детьми, считая по головам, чтобы никого не упустить из виду.

Прошло какое-то время, и я заметила одного мальчика, который, держа что-то в руках, направлялся ко мне. Его звали Наката. Да, именно Наката. Тот самый, кто потом не пришел в себя и долго пролежал в больнице. Он нес мое полотенце, перепачканное кровью. У меня перехватило дыхание. Не может быть! Я же выбросила его довольно далеко, в таком месте, куда дети не должны были добраться, а если бы и добрались, то не нашли бы. Естественно, ведь женщины стыдятся этого больше всего и стараются, чтобы такие вещи никому не попадались на глаза. Я ума не могла приложить, как Наката отыскал это полотенце.

И я набросилась на него, на этого мальчика, с кулаками. Схватила за плечи и надавала пощечин. Наверное, еще и кричала что-то при этом. В голове у меня помутилось, я совсем потеряла над собой контроль. Мне стало ужасно стыдно–по-моему, это был шок. Ведь до этого я никогда не поднимала руку на ребенка. Но в тот момент я была сама не своя.

Дети как один уставились на меня. Кто стоял, кто сидел – все как один повернулись в мою сторону. Все было у них перед глазами: бледная как полотно учительница, упавший на землю Наката, полотенце в крови. На какое-то время все точно замерли – не шевелились и молчали. Лица детей застыли бесстрастными бронзовыми масками. В лесу наступила тишина. Слышны были только голоса птиц. Я и сейчас живо представляю эту картину.

Прошло какое-то время. Не так много, наверное, хотя показалось, что минула целая вечность, задвинувшая меня куда-то на самый край вселенной. Наконец я пришла в себя. В окружающий мир вернулись краски. Спрятав за спину окровавленное полотенце, я бросилась к лежавшему на земле Накате, подняла, прижала к себе и стала приговаривать: «Прости! Пожалуйста, прости свою плохую учительницу!» Но мальчик, похоже, еще был в шоке. Он смотрел на меня пустыми, непонимающими глазами, и мои слова, скорее всего, до него не доходили. Не отпуская его, я обернулась к ребятам и сказала, чтобы они занялись грибами. Они сразу послушались, будто ровным счетом ничего не произошло, по-моему, так и не поняв, в чем дело. Все было слишком необычно и неожиданно.

Так я и стояла, окаменевшая, крепко притиснув к себе Накату. Хотелось умереть на этом самом месте, исчезнуть, провалиться сквозь землю. Скоро сюда ворвется война, страшная и жестокая, погибнет множество людей. Я уже не понимала, правильно ли воспринимаю окружающее. Ту ли вижу перед собой? Те ли краски? Те ли птичьи голоса слышу?.. Я одна в лесу, в полной растерянности, истекающая кровью, в душе – гнев, страх, стыд. И я заплакала, тихо-тихо, еле слышно.