– Ты не найдешь их для меня? – попросила Лолли. – Я знаю, в полуподвале полная неразбериха, но они лежат в одном из сундуков… Ты знаешь, как она любила эти старомодные сундуки и покупала их на блошиных рынках.

Напоминание об этом вызвало улыбку Изабел, и она повернулась к Лолли.

– Больше всего она любила сундуки с наклейками.

Мать возвращалась домой с очередным сундуком, и отец Изабел закатывал глаза и спрашивал: «И куда же, Элли, ты собираешься его поставить?» А она улыбалась и отвечала: «Но посмотри, этот сундук побывал в Индонезии! На Бали! И в Австралии!» Изабел вспомнила, как ее мать закрыла глаза и проговорила: «Боже, как бы я хотела увидеть кенгуру А ты, Изабел?» Изабел, даже пребывая в настроении конца света, с наушниками, громкость в которых, как ни странно, убавила, отозвалась: «Вообще-то да. Это мне хотелось бы увидеть». Ее мать торжествующе повернулась к отцу: «Видишь, прыгающие кенгуру привлекли даже Изабел». Это укололо ее, «даже Изабел», но она это заслужила, недовольная домом и «комендантским часом», который постоянно нарушала, и домашним распорядком, на который редко обращала внимание.

Они так и не съездили в Австралию, так и не увидели кенгуру, но на шестнадцатилетие мать подарила ей серебряный браслет с серебряным брелоком в виде крохотного кенгуру. Изабел носила его много лет, не снимая, даже на свадьбе.

– Он прекрасно сочетается с твоим платьем, – с благоговением прошептал ей Эдвард у алтаря. – Словно она здесь.

Изабел закрыла глаза, отдаваясь обоим воспоминаниям. И еще одному, о том дне два года назад, когда только хотела отхлебнуть капуччино в «Старбаксе», как вдруг поняла, что браслета нет. Потерян. В панике она восстановила весь свой путь, заставила сотрудника, готовившего кофе, открыть пакет с мусором, чтобы поискать браслет и там, но так и не нашла. Ни на парковке, ни у себя в машине, ни во всех других местах, где в тот день побывала. Она дала объявления, предлагая деньги, но никто не откликнулся.

– Мне бы хотелось снова перечитать эти дневники, – произнесла Лолли. Она сделала глоток чая, откусила кусочек маффина. – Почувствовать сестру рядом, услышать ее голос, понимаешь?

– Сегодня же их найду, – пообещала Изабел.

«А сама их читать не стану, – решила она про себя. – Между записями о запеченном омаре и находках на блошином рынке мать, наверное, оставила упоминание и о том, сколько горя я принесла ей и отцу. „Ты нас уничтожаешь“, – сказала она мне за несколько месяцев до своей гибели. Мне ни к чему ворошить прошлое».

– Я знаю, у вас с матерью были трения, – вздохнула Лолли, глянув на племянницу. – Но ты тоже, возможно, захочешь прочитать эти дневники. Важно знать правду о ситуации, а не свои представления о ней. Я не знаю, сколько мне осталось, Изабел. Недели? Месяцы? И теперь все это кажется таким глупым – вся эта напряженность в отношениях и отчужденность, отсутствие общения с родней, поведение друг с другом, как с чужими. Я тоже в этом виновата. Но это неправильно.

– Я не хочу вспоминать, какой была, – пробормотала Изабел, стоя у окна.

– Из дневников ты не узнаешь, какой была ты. Они расскажут, какой была твоя мать, о чем она думала. Ее подлинные мысли. А не то, о чем она думала, по твоему мнению. Не о том, какой, как ты полагаешь, она считала тебя. Ты очень многого не знаешь о своей матери.

Изабел глубоко вздохнула. Ей не хотелось читать дневники матери, и она знала, что не станет, не сможет. Столько всего происходит сейчас, и один вид материнского почерка может подтолкнуть Изабел к краю. Но тетка сидела с иглой, через которую в ее кровь вливался яд, и со слезами на глазах. Поэтому Изабел просто взяла ее за руку, крепко сжала и снова заверила, что найдет дневники.

Изабел потребовалось несколько часов, чтобы заставить себя открыть дверь в полуподвал, которая находилась в коротком коридоре между кухонной дверью и задней лестницей, и спуститься по скрипучим деревянным ступеням. Полуподвал был заставлен старой мебелью, которую Лолли планировала заново отполировать или продать, и мебелью из бывшей квартиры Изабел и Джун в доме на две семьи, которую снимали их родители. Изабел сохранила свой комод, старинный, с овальным зеркалом, и заново его отполировала, так что он мало напоминал рухлядь. К стене с полками, заставленными всякой всячиной – от земли для цветов до разбавителя для красок, – были прислонены спинки кровати ее родителей. А дальше, у ряда коротких узких окошек, стояли старые сундуки ее матери.

Изабел насчитала их семь, составленных один на другой в два ряда на выцветшем старом коврике. Она сняла верхний, села, скрестив ноги, на коврик и откинула тонкую деревянную крышку. Одежда. Аккуратно сложенные рубашки и свитера.

Много лет назад Лолли велела Изабел и Джун пересмотреть вещи и взять, что понравится, остальное хотела отдать на благотворительность. Но очевидно, тетка ни от чего не сумела избавиться.

Изабел сунула ладони под свитера и рубашки в поисках дневников. Лолли сказала, что их два, в твердом переплете, обтянутом красной тканью, на обложке каждого вышит силуэт ангела. Если бы они там лежали, она их нащупала бы, но, кроме одежды, в сундучке ничего не было. Изабел почувствовала себя немного виноватой за испытанное ею облегчение.

Она исследовала еще два сундука, но дневников не было и там. Лолли сказала, что в последний раз она перечитывала их сразу после смерти матери Изабел – пятнадцать лет назад. Возможно, она запамятовала, куда их убрала. Или дневники окажутся в последнем сундуке – по закону Мерфи.

На дне третьего сундука, который осматривала Изабел, она увидела один из любимых свитеров матери – бледно-розовый, с треугольным вырезом. За несколько дней до несчастного случая мать была в этом свитере, когда кричала на Изабел за то, что дочь прогуляла два урока и была застигнута (матерью одной из подруг Джун) купающейся нагишом с двумя парнями. Изабел завопила что-то вроде «подумаешь, важность», и мать схватила ее за руку, крепко. Это потрясло Изабел, но мать притянула ее к себе и крепко обняла.

– Важность в том, что я очень люблю тебя, дочка. Мне небезразлично все, что ты делаешь, все, что ты собой представляешь. Вот в чем важность. – Мгновение Изабел не сопротивлялась объятиям, надеясь, что та ничего больше не скажет и отпустит ее, но мать продолжила: – Жаль, что я не могу до тебя достучаться. Заставить тебя заботиться о себе.

Изабел стала вырываться, чтобы уйти, но мать только крепче ее обняла.

– Я люблю тебя, – тихо проговорила она, – хочешь ты этого или нет.

«Я хочу», – подумала Изабел.

Она убежала в свою комнату, хлопнув дверью, чем вызвала новое недовольство, потому что побеспокоила Джун, готовившуюся к контрольной работе.

Изабел вытащила свитер и вдохнула его запах. От свитера шел слабый аромат духов, которыми всегда душилась ее мать – «Коко» от Шанель. Изабел вспомнила время, когда ей было четырнадцать лет, и она находилась под огромным впечатлением от трех распущенных девиц, которым было плевать, что о них подумают другие. Тогда Изабел не понимала, конечно, что им было наплевать и на себя тоже, как всегда говорила о них ее мать. И еще подчеркивала, что у них нет чувства собственного достоинства. Девицы славились своими выходками, а Изабел не проявляла индивидуальность. В один прекрасный день она незаметно для себя прошла на виду у всей школы испытание, когда одна из тех девчонок дала ей две сигареты, объяснив, что мать обыщет ее, так пусть Изабел спрячет их до завтра. Вот так Изабел попала в ту компанию. На следующий день она позаимствовала у подруги юбку – обтягивающую и сексуальную. Затем пару классных джинсов. Одолжила поносить черные кожаные сапоги до колен. К следующей неделе она уже подводила глаза и носила серьги в виде больших колец.