— Господин полковник, мы попросили вынести попить, водички. У водокачки очередь, вот мы и подумали…

— Ну, пока не вижу поводов для скандала. Вроде как с водоснабжением тут проблем нет…

— Мы тоже так подумали… Нам бы фляжки набрать — и всё. А этот, — один из юнкеров показал на мужчину, — Хозяин заведения, начал орать и говорить, что все армейские — воры, бездельники и проходимцы, и он на порог нас не пустит.

— Ах вот как? — во мне закипала ярость.

Прав был Царёв — удивительная скотина!

Деньги у нас были. Целая пачка, Феликс постарался. Мы и одной двадцатой еще не потратили. На эти деньги можно было автомобиль купить, или даже два, так что я шагнул внутрь не сомневаясь. На мне было хаки, и орденская лента, но я в гробу видал этого ресторатора и его мировоззрение. У таких как он всегда есть слабое место…

Хрустящая ассигнация легла на стойку, и тот самый толстый длинноносый мужчина немыслимым образом материализовался из воздуха у меня за плечом:

— Чего изволите-с?

— Мне и моим друзьям нужно пообедать, и успеть до того, как прибудет поезд… — я выложил еще купюру крупного номинала, а потом — еще и еще, и его лицо приобрело подобострастный оттенок.

Ресторатор хлопнул в ладоши и прибежал официант.

— Федя, записывай всё, что скажет его светлость, у нас намечается банкет!

Холеный Федя, со смазанными бриллиантином волосами, движением фокусника выдернул из кармана карандаш и блокнот:

— На сколько персон накрываем?

— На двести двадцать четыре, — сказал Иван и широко улыбнулся.

XII ГОСПОДА ЮНКЕРА

Пять плацкартных вагонов выделили исключительно юнкерам. Еще пять — товарных, опломбированных, были прицеплены в хвосте. Снабжение у погранцов оказалось на уровне — на каждом спальном месте стояла картонная коробка с пайком: пару банок с консервами, галеты, шоколад, даже сухофрукты. Благо, тут, на юге, с ними проблем не было. У Верещагина и унтеров — ещё и коньяк в маленьких стеклянных бутылочках, по полштофа, не больше. Чай проводник разносил бесплатно.

В нашем вагоне — «штабном», как окрестил его Верещагин, ибо расположился там сам, седобородый железнодорожник в синей форменке отнесся к парням как к родным.

— Внучата, а печенье шоколадное, хрустящее, свежее будете? — и шел открывать большую коробку с шоколадным печеньем.

Из своего кармана потом платить же будет!

— Господин проводник! Зайдите к нам пожалуйста, — позвал его я.

— Меня все Ермолаичем зовут, и вы зовите…

— Так точно… Ермолаич, присаживайтесь!

Он сел на краешек сиденья, осторожно отодвинув ноги спящего Царёва — тот провалился в объятия Морфея сразу же, как только принял горизонтальное положение.

— Так чего хотели-то, господа офицера?

— Вот, возьмите, — я пододвинул к нему столбик монет. — Вы ребят кормите-поите, а среди проводников миллионеров отродясь не водилось.

— Ой, да бросьте вы! Куда мне то жалованье тратить? Я всю жизнь в поезде… А хлопчики эти… — он потер переносицу, глаза его заблестели. — Внучат двое у меня погибли, близнецы были… Вот такие же, зеленые совсем, по девятнадцать годков им исполнилось, когда на фронт пошли. С тевтонцами воевали — и ни царапины, а как с «синими» всё понятно стало — они в имперские добровольцы записались… И под Клёном погибли.

Под Клёном. Я скрипнул зубами.

— Ермолаич, я там был. Поручиком еще. По-кретински получилось всё, если честно… Город мы взяли и самого Новодворского пленили, но народу полегло в дурацких «обходных маневрах» — целое кладбище…

— Ну вот, видите… — проводник хлопнул себя ладоням по коленям. — Потому пойду-ка я в четвертое купе чайку принесу.

* * *

Поезд мчал нас по предгорьям Кафа, изредка ныряя в туннели, а иногда проходя над самым обрывом, за которым открывались великолепные виды.

— Отец мой, Павел Артемьевич, тоже в Пограничном корпусе всю жизнь. Для него таможня — второй дом. Вроде как писал мне — на пенсию вышел, маменька павлинов завела… Но не верю я ему. Как пить дать старик учудит какой пердимонокль… В прошлый раз гарем местного бая спасал вместе с какими-то бывшими лоялистами, потом — на баркасе едва не подорвался. А еще маменька писала — он дома пулемет прячет! — попивая чай рассказывал штабс-капитан Верещагин.

Я усмехнулся:

— Матёрый, должно быть, мужик!

— А то! Ему предлагали должность заместителя командира корпуса, а потом какой-то мазунчик ему мзду совал, многие тыщщи, чтобы тот в его пользу от поста отказался… И получил в рожу. Да как получил! Перелом лицевой кости, и вывих челюсти. Батеньку после этого обратно в родные едреня заперли. Вот и завел павлинов… А для него эта мзда — плевок в лицо. Он в жизни взяток не брал!

— Принципиальный?

— А то! Имперец до мозга костей. Дай Бог, курс выпущу — навещу их с матерью…

Мы пили чай, смотрели в окно, слушали, как сопят юнкера на своих полках, наверстывая походный недосып. Верещагин задумчиво смотрел на небольшую фотокарточку, на которой был изображен крупнотелый, но очень похожий на штабс-капитана обаятельный мужчина с пышными усами, и женщина с красивыми, но властными чертами лица. Наверное, родители?

Спрашивать не хотелось. Ни к чему это.

* * *

Резкое торможение поезда — штука малоприятная. Посыпались с полок юнкера, металлический визг колес ударил по ушам, кругом слышалась брань и глухие стоны.

Царёв, оказавшийся на полу, попытался резко вскочить, ударился о раскладной столик, и осел обратно.

— Уй-юй! — только и сказал он.

— Оружие к бою! -Верещагин сориентировался моментально. — Эстандарт-юнкера — доложить о травмах среди личного состава. Унтера — наладить связь с вагонами.

Глянув на меня, он вопросительно поднял брови.

— Мы — наружу, оглядимся.

— Благодарю, господин полковник.

Ему с одной стороны не хотелось оставлять своих ребят, а с другой — гнать их наружу с перепугу — это создавать дополнительную панику. Нужно было провести рекогносцировку, и мы с Иваном для этого подходили куда лучше. Верещагин одобрительно кивнул, когда в руках Царёва появились автоматические пистолеты, а я крутанул револьвер барабана и полез в саквояж за гранатой. Ситуация тревожная, такой аргумент в случае чего лишним не будет…

Пока мы шли к тамбуру, я спросил у Ивана Васильевича:

—