− Ты чего сделал, Тимур?! − вскричал, вскакивая с места, рыжебородый.

− Он Родина моя оскорбил, урод тропический, − веско объяснил хромой, приступивший к осмотру карманов убитого. − И вчера в карты неправильно со мной играл, на три тысячи меня, шакал, обманул.

Из-под курки покойника он выдернул кожаную поясную сумку, расстегнул ее, вытряхнув на землю документы и несколько пачек долларов.

− Три − мои, поровну другие, − провозгласил деловито и умиротворенно.

− Все поровну, − грозно и тихо поправил его рыжебородый.

С внимательной неприязнью посмотрев командиру в глаза и, встретив ответный взор, не предвещающий и намека на компромисс, хромой, поиграв бровями, покладисто заявил:

− Тимур никогда жадный не был, сам знаешь.

Разделив деньги, бандиты, не удосужась даже прикопать труп, собрались в дальнейшую дорогу.

− Пошли, − стесненно кашлянув, обратился ко мне рыжебородый. Подумав, добавил: − Ты бы никогда так о моей страна не сказал, правильно?

Я ответил неопределенным кивком.

«Кипарис» он забрал себе, и мы тронулись дальше.

Я шел, скорчив отчужденную, с тенью недовольства мину, к чему обязывал мой оскорбительно ущербный статус, но зря, что называется, старался: сопровождающим меня злодеям на мои амбиции и плевать не хотелось.

Бредя за широкой спиной возглавляющего колонну боевика, я думал, что среди прошлого и нынешнего разнообразия кавказских пленников я открываю собой новейшую категорию, но осознание подобного рода исключительности не вдохновляло ничуть. Слабовольно хотелось к своим, в казарму, хотя перемещение оттуда в тюрьму было неотвратимо.

А пока я шагал в неизвестность. Пускай крайне опасную. Но жил и стремился выжить. Положительный момент в такой постановке дела присутствовал, и немало меня утешал. Пусть все плохо, но главное, чтобы не стало хуже.

Их поселили в небольшом городке под Вашингтоном, в доме, принадлежавшим ЦРУ.

На тихих зеленых улицах царило спокойствие, в саду пели птицы, чистота дорог и тротуаров поражала воображение, как, впрочем, и десятки мелких бытовых удобств, недоступных не только в богатых Эмиратах, но и в развитой Европе. С другой стороны, обилие удобств не соответствовало скудости свободного времени у здешнего населения, чтобы в полной мере воспользоваться ими. Вся жизнь американцев, как отметил Абу, была заполнена работой и только работой. Непрекращающаяся, расписанная по минутам гонка и постоянная экономия. Наслаждаться же плодами своих трудов здесь не умели. Возникал вопрос: какой в этих трудах смысл?

Каждое утро к Абу приезжали люди из ЦРУ, усаживались за пластиковым столиком на заднем дворике, под навесом, увитым виноградными лозами и, попивая кофе, приготовленное Мариам, дотошно расспрашивали подопечного о его прошлой жизни.

Информация уточнялась, перепроверялась, затем Абу прошел через откровение перед полиграфом, где, в частности, ему были заданы вопросы: не внедрен ли он в США по заданию иракской разведки, иных секретных служб, в том числе − третьих стран; не выполняет ли поручение террористических группировок? − после чего наступило недельное затишье: неведомое руководство принимало решение о его дальнейшей судьбе.

Абу мечтал пусть о крохотной, но стабильной должности какого-нибудь консультанта в разведывательном ведомстве приютившей его страны, хотя и сознавал малую вероятность подобной перспективы хотя бы из-за ущербности своего реноме перебежчика; кроме того, кадрового голода в Лэнгли не испытывали, специалистов любого профиля там было хоть отбавляй, а из подобных Абу формировался разве что запасной резерв на тот или иной оперативный случай.

Чуда действительно не случилось: вскоре он получил право временного проживания в США, документы с новым конспиративным именем и предложение работы в одной из компаний, занимающихся ремонтом двигателей для малой авиации.

Компания располагалась во Флориде, в одном из небольших городков, и Абу без раздумий перебрался туда, понимая, что капризы и пожелания в его положении неуместны. Собственно, ЦРУ позаботилось о нем основательно, выполнив все обязательства, снабдив деньгами и даже похлопотав о его трудоустройстве, тем самым подтвердив известные ему слухи о рачительном отношении американцев к своей добросовестной агентуре, не говоря о кадровых сотрудниках. И как профессионал, Абу отдавал должное мощнейшей разведке мира: из него пунктуально, с хирургической точностью и беспристрастностью извлекли весь фактический материал, заставив вспомнить давно забытые детали; наверняка составили подробнейший психологический портрет, а затем учтиво и доброжелательно препроводили в солнечный и уютный уголок страны, оставив связные телефоны, коли ему понадобится помощь и советы.

Хозяин компании − Эдвин Парт − грузный, седобородый добряк с румяным лицом и прозрачными голубыми глазами младенца, неторопливый и рассудительный, помог Абу снять небольшой дом поблизости от офиса компании, отдал одну из своих машин − старенькую, но исправную, и взял в подмастерья с зарплатой пять долларов в час.

Таким образом, несостоявшийся военный летчик стал начинающим авиамехаником.

− Ты молод, и тебе надо учиться, − втолковывал Эдвин Абу, прилежно внимающему его наставлениям. − Если ты управляешь истребителем, то легко пересядешь на пассажирский «Боинг». А это − прекрасная зарплата и надежное будущее. Но тебе нужна лицензия. Запомни: теперь ты живешь в стране лицензий. Без них − никуда. По закону ты даже не имеешь права заменить розетку в собственном доме без окончания курсов электриков.

Однако чтобы получить лицензию, требовались деньги. Лицензия же летчика стоила тысячи долларов, а Абу, хотя и трудился без выходных по десять часов в сутки, зарабатывал лишь на то, чтобы свести концы с концами. Мариам, не знавшая языка, с трудом устроилась сортировщицей продуктов в супермаркет, однако тщательность и трудолюбие новой работницы было сразу отмечено, и вскоре ее перевели в менеджеры.

Жизнь мало-помалу налаживалась, среда обитания становилась привычной, Абу начал откладывать деньги на обучение в школе гражданских летчиков, но душа его тяготилась чужбиной. Инородность нового бытия угнетала, ввергая в тоску. Едва он отрывался от дел, его охватывало смятение, неудовлетворенность и даже страх. Это страдание становилось постоянным и неотвязным, усиливаясь с каждым днем. И, главное, откуда оно взялось? − ведь его окружали мирные и доброжелательные люди, он обрел работу, кров и свободу; его никто не притеснял, и он мог заниматься всем, чем хотел, зная, что в итоге окажется полноправным гражданином.

Та же беспросветная удрученность поразила и Мариам, хотя она тщательно старалась не выказывать ее.

Абу понимал: они чужие в этой стране, пронизанной иной энергетикой, наполненной смыслом других ценностей, что в итоге сводились лишь к обретению материального благополучия, но и не более того. Жившие здесь люди были, казалось бы, участливы и любезны друг к другу, но на самом деле глубоко друг от друга отчуждены. Их общие интересы воплощались в одно: доллар. И все отношения строились исключительно на основе его извлечения в свою и только в свою индивидуальную пользу. Это была основа здешнего бытия, и любой пришелец обязан был принять ее и подчиниться ей, заведомо лишаясь выбора, ибо выбора не существовало. Как не существовало и скидок на чужестранное происхождение. Оказавшись в Америке, любой человек незамедлительно и радикально был обязан превратиться в американца − если не по духу, то по образу действий, иного не допускала сама система жизни. А уж тем более − система выживания новичков. Праздных туристов, свободных философов и расхлябанных неумех здесь попросту не воспринимали, и любое проявление иррациональности без долгих раздумий отождествлялось с никчемностью личности или события.