Он сделал резкий жест.

— Джентльмены, я могу вспомнить собственное детство гораздо более отчетливо, нежели то, что произошло со мной вчера.

— Воспоминания хоронили,— возразил Риггз.— И в прежние времена, когда люди в большинстве своем жили не более одной сотни лет, считалось, что погребенные воспоминания навсегда преданы забвению. Жизнь, сказал себе Человек, это процесс забывания. Таким образом, став бессмертным, Человек не слишком переживал из-за воспоминаний, ибо полагал, что выбросит их из памяти.

— Он должен был предвидеть,— не сдавался Янг.— Я могу вспомнить своего отца, причем гораздо более четко, чем вспомню вас, джентльмены, как только покину эту комнату… На исходе жизни отец говорил мне, что ему на память приходят многие эпизоды детства, о которых он ни разу не вспоминал ни в юности, ни в зрелости. Только это одно должно было насторожить нас. Мозг хоронит глубоко только более свежие воспоминания… они не представляют ценности, они не всплывут, чтобы обеспокоить вас, потому что еще не разобраны и не отсортированы… или что там еще делает с ними мозг. Но однажды занесенные в реестр, они мгновенно всплывут.

Риггз кивнул в знак согласия.

— Наш мозг хранит память о многих прекрасных годах жизни. Со временем мы это преодолеем.

— Мы пытались,— вступил в разговор Станфорд.— Пытались, как и в случаях с самоубийствами, проводить психологическую обработку. Но в данной ситуации из этого ничего не вышло. Человеческая жизнь строится на воспоминаниях. Есть основные воспоминания, базовые, они должны оставаться нетронутыми. При адаптации у тебя нет выбора. Невозможно сохранить структуру воспоминаний и при этом отделить то, что не имеет значения. В общем, этот метод оказался недейственным.

— Была одна машина,— вмешался Риггз,— которая с успехом помогала избавляться от воспоминаний. Я не знаю точно, как она работала,— знаю только, что эффективно. Мозг становился как пустая комната. Она не оставляла ничего — забирала все воспоминания, не допуская ни малейшей возможности создать новые. Человек входил в нее разумным существом, а покидал уже овощем.

— Отсроченное оживление — вот что могло бы решить проблему,— заметил Станфорд.— Если бы только мы располагали такой возможностью. Можно было бы поместить человека куда–либо и хранить там до поры, когда проблема наконец тем или иным образом решится, а потом оживить его и, так сказать, «отремонтировать».

— Как бы то ни было, это дело будущего,— сказал Янг.— А сейчас прошу вас серьезно рассмотреть мою просьбу. Я не в силах дожидаться, пока вы найдете приемлемое решение.

— Вы просите нас узаконить смерть? — В голосе Риггза прозвучали суровые нотки.

Янг кивнул.

— Если вам угодно называть это так. Я бы предпочел другое определение: простая благопристойность.

Станфорд сказал:

— Мы можем иметь несчастье потерять вас, Предок.

— Опять это проклятое отношение! — Янг вздохнул.— Бессмертием оплачены все счета. Становясь бессмертным, человек получает полную компенсацию за все, что ему предстоит вытерпеть. Я прожил дольше, чем кто-либо надеется прожить, и все–таки мне отказано в уважении к моему возрасту. Человек быстро пресыщается. Его и без того немногочисленные желания со временем умирают и превращаются в пепел, но тем не менее ему приходится жить дальше. Он подходит к черте, за которой ничто не представляет ценности… к черте, за которой его собственные личностные ценности не более чем тени. Джентльмены, когда-то я не был способен на убийство… ничто не могло заставить меня отнять жизнь у другого человека… но сегодня я могу это сделать, без раздумья. Потеря иллюзий и цинизм как-то незаметно лишили меня совести.

— Это компенсируется…— сказал Риггз.— Ваша семья…

— Они приходят ко мне.— Янг поморщился словно от отвращения.— Тысячи и тысячи молодых отпрысков, называющих меня Прадедом и Предком, просят у меня советов, но практически никогда им не следуют. Я не знаю даже малой их части, но слушаю их и подробно объясняю запутанное родство, что делает меня занудой в их глазах. Все это ново для них и старо, чертовски старо для меня.

— Предок Янг,— сказал Станфорд.— Вы видели, как человек с Земли уносится к отдаленным звездным системам. Вы видели, как человеческая раса с одной планеты расселяется на тысячи планет. Вы принимали в этом участие. Неужели вы не испытываете хотя бы некоторого удовлетворения?..

— Вы играете абстракциями,— перебил его Янг.— Все это касается только меня… определенной специфической массы протоплазмы в форме двуногого существа, называемого, как это ни смешно, Эндрю Янгом. Я был бескорыстен всю свою жизнь. Я мало просил для себя. Но сейчас становлюсь совершенным эгоистом и прошу рассмотреть мое дело как персональную проблему, а не как расовую абстракцию.

— Признаете вы это или нет,— возразил Станфорд,— но данная проблема отнюдь не персональная. И ее непременно следует решить раз и навсегда во имя спасения всей расы.

— Но именно это я и пытаюсь втолковать вам,— мгновенно отреагировал Янг,— Это проблема, с которой вам самим обязательно предстоит столкнуться. Однажды вы решите ее, но пока просто обязаны сделать поправку на тех, перед кем она уже стоит.

— Подождите немного,— посоветовал председатель Риггз,— Кто знает… Сегодня, завтра…

— Или через миллион лет!— резким тоном прервал его Янг и вышел — высокий энергичный человек, чьи шаги от гнева стали быстрыми, тогда как обычно он ступал неторопливо и устало.

Конечно же, существовал один шанс.

Но надежды было мало.

Как человек может вернуться на почти шесть тысяч лет назад и уловить наконец то, чего никогда не понимал?

Эндрю Янг помнил все. Помнил так четко, как будто это случилось сегодня утром. Каким прекрасным и великолепным казалось происходящее! Чувство счастья было новым и ярким, как крыло синей птицы апрельским утром или как скромные лесные цветы после проливного дождя.

Он был мальчиком, он видел синюю птицу, но не мог подобрать слова, чтобы описать ее и дать ей название. Он лишь показывал на нее своими маленькими пальчиками и складывал губы, словно говоря: «Ух ты!»

«Однажды,— думал он,— она была у меня в руках, а я даже не имел понятия, что это такое и как это ценно. Сейчас-то я знаю ей цену, но, увы, она исчезла — покинула меня в тот день, когда я стал думать как человеческое существо. Первая взрослая мысль слегка отстранила ее, вторая отодвинула еще дальше, и, наконец, она исчезла куда-то, только не знаю куда».

Он сидел в кресле в маленьком дворике, выложенном каменными плитами, и чувствовал, как солнечные лучи проникают сквозь дымку в ветвях деревьев, уже почувствовавших весну и постепенно раскрывавших нежные листья.

«Что-то другое…— размышлял про себя Эндрю Янг,— Что–то, не родственное человеку. Маленький зверек, который мог выбирать свой путь из множества дорог. И конечно же, мой выбор оказался неправильным. Я выбрал путь Человека. Но был и другой путь. Должен был быть — я уверен. Прекрасный путь домового или, может быть, даже эльфа. Это звучит сейчас глупо и по-детски, но так было не всегда.