Давно уже Евгении не приходилось наводить чистоту в доме, и в ней немедленно проснулась хозяйка. Она заметила прислоненную к стене старую метлу и с жаром принялась за работу. Ею овладело желание стереть отсюда все следы прежних жильцов. Может быть, когда-нибудь можно будет даже купить в дом все свое взамен старого: стулья, буфет, чашки и подушки. Она даже напевала что-то себе под нос за работой, хотя уже почти забыла, как это делается.

Между тем девочки наверху обнаружили клад. Брошенная одежда и феска, побитая молью, подсказали идею новой игры, и девочки, истерически хихикая от восторга, спустились вниз в необъятных халатах. Они стали прохаживаться перед матерью туда-сюда, как султаны, с необычайной серьезностью, еле-еле сдерживая смех. На Марии была турецкая шляпа, а София обмотала голову шелковым тюрбаном.

Катерина по-прежнему тихо сидела в тени. Люди в такой одежде не оставили у нее о себе приятных воспоминаний.

Рядом с ней пальцем по пыли была нарисована картинка. Катерина нарисовала лодку и отпечатком большого пальца изобразила капитана и двух пассажиров. Мысль о матери и сестренке ни на минуту не покидала ее.

В первую ночь на улице Ирини они все свернулись клубком на одном матрасе, прижавшись друг к другу. Они так привыкли к этой успокаивающей близости, к теплу и дыханию друг друга, что иначе и не уснули бы.

Наутро Катерина проснулась до света. Она увидела маячащий в полутьме силуэт и села на кровати.

– Кирия Евгения! – прошептала она. – Это вы?

Тень подошла к кровати.

– Пойду поищу, где нам хлеба взять.

– А можно, я с вами? – тихо попросила Катерина. – Я теперь уже не засну.

– Ладно, но только тихо, как мышка. Не хочу, чтобы близнецы проснулись.

Катерина соскользнула с кровати, надела ботинки и вышла вслед за Евгенией.

Заблудиться в Салониках было почти невозможно, и женщина направилась прямо к порту. У подножия холма было море, на вершине – старый город, а все остальное – посередине.

Когда Евгения добралась до своей цели – здания таможни, – там уже стояла очередь, но она твердо решила дождаться возможности поговорить с кем-нибудь. Ей четыре рта кормить, должна же она выяснить, откуда ждать помощи.

Все, кто занимался беженцами, делали это по доброте душевной, и мужчина, сидевший в конторе, был сочувственен и участлив. Он объяснил, что она может приходить каждый день со всей семьей за пожертвованиями и следить за новостями о работе. По его словам, было много возможностей устроиться на какую-нибудь фабрику или на сортировку табака.

Евгении хотелось сказать, что ни то ни другое ей не подходит. При мысли, что придется перебирать табак, сердце у нее упало. Она не знала, есть ли у нее право отказываться от такой работы, – не хотелось выглядеть неблагодарной. Но главное сейчас было – молоко и овощи, которые раздавали здесь же, на улице, и они взяли немного, прежде чем спешить обратно на улицу Ирини.

По пути домой они проходили мимо выстроившихся в ряд маленьких магазинчиков. В одном из них продавали ткани, в другом – всевозможную тесьму для мебельной обивки, а витрина третьего сверху донизу была заставлена нитками. Увидев мотки разноцветной шерсти, Евгения в первый раз за много месяцев вспомнила о брошенном дома ткацком станке и ощутила прилив надежды. Когда-то она была искусной ткачихой – теперь это так далеко, что думать об этом почти нестерпимо, но, может быть, эту часть прежней жизни еще можно вернуть? На минутку Евгения остановилась полюбоваться, помечтать, пофантазировать – какие цвета она бы купила. Кроме ниток, она увидела в витрине кое-что еще: женщину, вдвое старше ее, худую, оборванную, с паутиной нечесаных волос. Евгения смотрела на нее с грустью, не веря глазам.

– Кирия Евгения! Кирия Евгения! Пойдемте посмотрим!

Катерина нетерпеливо потянула ее за руку, и Евгения охотно позволила увести себя, чтобы не видеть отражения той, в кого она превратилась.

– Смотрите, сколько всяких пуговичек! А ленточки! А давайте туда зайдем, можно?

Евгения знала, что Катеринина мать была швеей и что у самой девочки уже пробудилась страсть к шитью и вышиванию. Это роскошное пиршество цветов захватило ее почти так же, как саму ткачиху.

– Не сейчас, Катерина. Как-нибудь потом зайдем, посмотрим.

Пока они ходили – час или около того, – и весь остальной город проснулся. Еще несколько человек появилось на улице Ирини – кто подметал крыльцо, кто направлялся на рынок, кто на работу.

Евгения понимала, что она здесь чужая, и без смущения встречала беззастенчивые любопытные взгляды местных жителей. По своему отражению в витрине магазина она увидела, какая стала худая и какой у нее болезненный вид после нескольких месяцев на Митилини, и ей было стыдно за свою истрепанную одежду.

В эту минуту она думала: может, все-таки лучше было уехать за город – там, по крайней мере, вокруг были бы такие же беженцы, может быть, даже кто-нибудь из ее же деревни. Это было бы большое утешение – быть среди людей, переживших тот же страх, ту же разлуку с домом. А тут она чувствовала себя изгоем.

Не от этих ли недоброжелательных взглядов у нее похолодела спина – или это просто воображение? Она пыталась встретиться глазами с кем-нибудь из проходящих мимо, но наталкивалась на полную безучастность. Даже вид идущей рядом маленькой Катерины не вызвал ни одной дружеской улыбки.

Тут совсем рядом раздался чей-то голос, прервавший ее размышления:

– Доброе утро!

Евгения вздрогнула.

Женщина, которой принадлежал голос, поравнялась с ней. Она держала за руку маленького мальчика, а тот, пока она говорила, стоял и ковырял каблуком землю.

– Доброе утро, – повторила женщина. – Вы, должно быть, наша новая соседка?

– Доброе утро, – вежливо ответила Евгения, в первый раз смущенно заметив, что выговор у нее совсем другой, не такой, как у жителей Салоников. – Мы живем вон в том доме, налево.

Евгения показала на дом, который был уже рядом, и теперь ей было немного стыдно за то, в каком он состоянии.

– Я Павлина, мы живем в соседнем доме, так, может, если сумеем чем-то помочь…

– Спасибо вам большое, – с улыбкой сказала Евгения. – Мне наверняка предстоит очень много всего узнать. Мы стараемся освоиться, но для нас тут все внове.

– А дочку вашу как зовут? – спросила Павлина, наклоняясь к Катерине.

– Я Катерина, – ответила та, – но это не моя…

– Наверняка вы с Димитрием будете лучшими друзьями, – перебила ее Павлина.

Дети смерили друг друга одинаково подозрительными взглядами. Димитрий все так же возил по пыли каблуком, а Катерина спряталась в складках юбки Евгении. Оба сомневались, что у них выйдет какая-то дружба.

Прошло несколько дней, а Евгения и девочки все еще не привыкли к новой обстановке. Они вымыли дом и переставили мебель, оставшуюся от их турецких предшественников, но запах пыли и пряностей въелся в половицы. Много месяцев пройдет, пока забудется, что этот стол, эти стулья, кастрюли и сковородки принадлежали кому-то другому. Хотела бы Евгения знать, когда она перестанет ощущать присутствие посторонней женщины на кухне.