лидером»164. Такого же мнения придерживались и французские дипломаты. 2 ноября они отмечали, что «власть не использует свои возможности, и идут разговоры, согласно которым кардинал Миндсенти будет приглашен для посредничества между различными группировками повстанцев и даже сформирует новое правительство»165.

Впрочем, из-за наступления советских войск надежды американцев и опасения венгерских левых так и остались абстракциями. В ночь с 3 на 4 ноября Миндсенти перебрался в здание парламента, а еще через несколько часов, после получения информации о вмешательстве СССР, бежал в американское посольство. Это был единственный венгерский политик, которому США предоставили политическое убежище166. Лишь в 1971 году прелат получил возможность покинуть свое убежище и эмигрировать на Запад. По иронии судьбы, венгерские власти предоставили Миндсенти право выезда при условии возвращения американцами короны Св. Стефана, реликвии, которую кардинал так хотел оставить за океаном. Спустя четыре года венгерский Хомейни отошел в мир иной.

Развитие событий в Венгрии в 1956 году еще раз заставляет задуматься о том, что реалии гражданского противостояния не оставляют места для полумер и переходных режимов. Как писал В. И. Ленин применительно к Гражданской войне в России: «Либо диктатура (т. е. железная власть) помещиков и капиталистов, либо диктатура рабочего класса. Середины нет. О середине мечтают попусту барчата, интеллигентики, господчики, плохо учившиеся по плохим книжкам. Нигде в мире середины нет и быть не может. Либо диктатура буржуазии (прикрытая пышными эсеровскими и меньшевистскими фразами о народовластии, учредилке, свободах и прочее), либо диктатура пролетариата. Кто не научился этому из истории всего XX века, тот — безнадежный идиот»167.

В противостоянии между «плачущим коммунистом» Имре Надем и фанатичным клириком Йожефом Миндсенти нетрудно понять, на чьей стороне в конечном итоге осталась бы победа.

Народное единство против коммунистов?

Сегодня и венгерская, и западная, да и российская историография последовательно продвигают тезис о единстве всего населения Венгрии, за исключением, может быть, агентов АВХ и пары партократов в «борьбе за свободу». Разумеется, подобный подход является серьезным упрощением. В 1956 году венгерское общество было расколото и стояло на пороге гражданской войны.

Несмотря на то, что большинство венгров после тридцатилетия реакционной диктатуры и поражения в войне придерживались правых и ультраправых взглядов, в стране существовала значительная группа людей, которая восприняла новости о мятеже скорее со страхом, чем с восхищением. Это были и убежденные сторонники ракошистского режима, и приверженцы реформ, осознавшие, что ситуация в стране вышла из-под контроля, и просто обыватели, страшившиеся хаоса и анархии.

С конца октября 1956 года в Чехословакию, Югославию и Советский Союз устремился поток беженцев, спасавшихся от террора «повстанцев». Так, в ночь с 30 на 31 октября несколько десятков семей из города Сегеда перешли границу автономного края Воеводина и сдались югославским властям. Главным образом речь шла о людях, имевших отношение к спецслужбам. В тот же день еще несколько человек пересекли границу в Словении. Это были партийные работники из города Надьканижи168. В то же самое время десятки тысяч евреев, спасаясь от мятежников, пересекали границу Австрии.

Национальные меньшинства относились к одной из тех групп, которые без энтузиазма ожидали возвращения к власти «патриотов» Венгрии. Настроения этих людей хорошо отражают мемуары, опубликованные в израильской прессе к 60-летию событий 1956 года.

Георг Шандор, служивший офицером в артиллерии, так вспоминал о тех днях: «Простые солдаты убежали с базы. Все, что мы хотели, это сберечь оружие, чтобы оно не попало не в те руки. Для нас восставшие были хулиганами. В какой-то момент они освободили заключенных — частично политических, но большинство — уголовных. Поэтому мы воспринимали их как хулиганов». По мнению Шандора, Янош Кадар поступил правильно, поддержав ввод советских войск, «иначе было бы гораздо хуже»169.

Не испытывал радости при виде повстанцев и житель Будапешта: «Когда вагон проходил мимо здания секретной полиции на улице Андраши, перед ним стоял человек в форме. На его одежде были символы Свободной Венгрии и 13 пунктов. Я задрожал от страха. На первой остановке я вышел из вагона и пешком дошел до дома»170. По словам Агнеш Келети, «никто не знал, что происходит, никто не знал, кто побеждает. Распространялись слухи, что повстанцы ищут евреев, которые служат в АВХ». Это была часть, которая искала и казнила нацистских убийц после войны (так в тексте статьи. — А. К.)171.

Житель деревни, находившейся в 150 километрах к юго-западу от Будапешта, рассказывал о тех днях так: «Постепенно венгерские нацисты стали выползать из всех дыр. Они говорили, что воссоздается жандармерия (полицейские части, ответственные за депортацию евреев), и старый порядок возродится. Всюду чувствовалось, что все меняется и золотой век фашистов еще вернется». Облегчение принес только приход советских танков. «Русские дали чувство безопасности. Мама пошла к сестре на другой конец деревни, но перед этим она отрезала два куска хлеба и положила их на стол. Она сказала нам, что если русские солдаты войдут, дать им хлеб. Не надо бояться, они ничего не сделают». Русские танки забрали оружие из полицейского участка и направились в следующую деревню. Местные жители, швабы (немцы, жившие в Венгрии), были напуганы и не осмеливались что-то сделать»172.

Гораздо более роковую роль в судьбе мятежа сыграло равнодушие крестьянства. Возможно, именно оно во многом предопределило поражение восстания. Стоит напомнить, что на конец 1950-х годов крестьяне составляли две трети (63 %) населения страны. Но «всеобщего похода крестьян на Будапешт», о котором сообщала западная пропаганда, не произошло. Более того, когда в декабре 1956 года Центральный будапештский рабочий совет направил своих представителей в