– Если я не брежу, то от одежды валит пар. Это пот.

Он прислонился спиной к Гному.

– Держись, ты умный.

Белые пузыри покрыли ноги. Он поднял рубаху – пузыри обнаружились и на животе. Припухлости на лице тоже оказались пузырями.

– Я должен выжить!

Что-то яростно рванулось в памяти.

– Я выживу, даже если придется сожрать все, что найдется в этой проклятой коробке!

Он снова взглянул на ноги.

– Знаю я, что это за дрянь. Крапивница. Пищевое отравление.

Над телом поднимался дрожащий пар. Четко очерченные, мертвенно-белые пузыри вздулись так, что даже распухшие пальцы ощущали их контуры.

– Говорил же, что заболею, вот и заболел.

Он оглядел тусклым взглядом линию горизонта, но ничего там не нашел. Посмотрел на ноги и подумал, что они тонковаты для такого количества пузырей. Чувствовалось, как вода под рубахой перетекает от одного пузыря к другому.

Давление неба и воздуха распирало голову.

Мысль лепилась как скульптура по эту сторону глаз, перед невидимым центром. Центр следил за ней в промежутки безвременья, когда капли пота преодолевали путь от одного пузыря до другого. Однако он знал, что эта мысль – враг, и потому, хоть и смотрел, не соглашался и не делал из нее выводов. Если медлительный центр сейчас и действовал, он сосредоточился на себе, пытаясь идентифицировать свою сущность, а мысль оставалась неподвижной, как застывшая мраморная фигура в парке, на которую никто не обращает внимания. Кристофер, Хэдли и Мартин стали разрозненными фрагментами, и в центре тихо тлело негодование на то, что они посмели отделиться. Зрительное окошко заполнялось цветовым рисунком, но центр в своем странном состоянии не воспринимал его как нечто внешнее. Цвет был единственным видимым пятном, словно освещенная картина в темном зале. Снизу доходило ощущение струящейся влаги и неудобства, доставляемого твердым камнем. Пока центр был удовлетворен, он знал, что существует, пусть даже Кристофер, Хэдли и Мартин – всего лишь далекие осколки.

Картину на стене скрыла завеса из волос и плоти, и изучать стало нечего, кроме единственной мысли. Он познал мысль. Ужас, пришедший с нею, заставил использовать тело. Огненные вспышки нервов, напряжение мышц, вдохи и выдохи, дрожь. Мысль обратилась в слова и вытекла изо рта.

– Меня никогда не спасут.

Ужас сотворил большее: шарниры суставов распрямились, тело встало на ноги и заметалось по площадке Наблюдательного поста под тяжестью неба, а потом приникло к Гному. Каменная голова тихо кивала, и солнце лучом металось туда-сюда, вверх-вниз по серебряному лицу.

– Заберите меня отсюда!

Гном ласково кивнул блестящей головой.

Он скорчился над белесой канавой, цветовые пятна снова замелькали перед окошком.

Кристофер, Хэдли и Мартин шагнули друг к другу. Подчиняясь воле центра, цвет занял все пространство над скалой, разлился по морю и небу.

– Надо знать своего врага.

Телом владела болезнь. Солнечные ожоги, потом отравление – и мир сошел с ума. Надежды падали в пропасть, где клубилось одиночество. Пришла мысль, а за ней другие, невысказанные и непризнанные.

– Возьми их и посмотри.

Запас воды висел на волоске, сохраняемый лишь илистой запрудой. Еды с каждым днем становилось все меньше. Тяжесть, неописуемая тяжесть давила на тело и мозг, за сон приходилось бороться с обрывками старых фильмов. Еще был…

– Был и есть.

Он сидел, скорчившись на скале.

– Возьми и посмотри.

– Еще картинка. Я не знаю, что это, но разум смущает даже неясная догадка.

Нижняя часть лица шевельнулась, обнажая зубы.

– Оружие. Кое-что еще осталось.

Разум – последний рубеж. Монолитная воля. Стремление выжить. Мой разум, ключ ко всем картинкам: разум способен создать их и наложить на окружающее. Сознание в дремлющей вселенной – темный, неуязвимый центр, убежденный в своей самодостаточности.

Слова снова закапали на промокательную бумагу.

– Здравый смысл – это способность к восприятию реальности. Какова же реальность моего положения? Я один на скале посередине Атлантики. Вокруг – безбрежное пространство плещущейся воды. Однако скала стоит твердо, она уходит далеко вниз, соединяясь с морским дном, а значит, и с родными берегами и городами. Я должен помнить, что скала тверда и незыблема. Если она сдвинется, значит, я сошел с ума.

Над головой захлопал крыльями летающий ящер и выпал из поля зрения.

– Надо держаться. Во-первых, за жизнь, во-вторых, за рассудок. Я должен что-то предпринять.

Он снова зашторил окошко.

– Я отравлен. Прикован к свернувшейся кольцами кишке длиной не больше крикетного поля. Все ужасы ада всего лишь следствие обыкновенного запора. Что копаться в добре и зле, если змея свернулась в моем собственном теле?

Он подробно представил себе кишечник, его медленные сокращения и результат смены привычной пищи на отравленную пробку.

– Я Атлант. Я Прометей.

Он представил себя гигантом, высящимся на вершине скалы. Челюсти сжались, глаза надменно взглянули сверху вниз. Герой, которому по плечу невозможное. Он встал на колени и неумолимо пополз вниз по склону. Нашел в расщелине пояс, взял нож и отпилил от резиновой трубки металлическую насадку с колпачком. Пополз дальше, к «Красному льву». Вдали заиграла музыка: отрывки из Чайковского, Вагнера, Хольста. Ползти было не обязательно, но торжественная размеренная музыка требовала движения неторопливого и непреклонного, наперекор всем преградам. Колени крушили пустые ракушки, словно глиняные черепки. Торжествующие аккорды рвались к небу, раздуваемые сияющей медью.

Он добрался до камня с лужицей, где жила обросшая тиной мидия и три аккуратных анемона. Крошечная рыбка по-прежнему плавала, но уже с другой стороны. Он погрузил пояс в воду, и рыбка отчаянно заметалась. Из трубки струйкой вырвались пузырьки. Он сжал резину, потом расправил. Вода заструилась внутрь между рвущихся вверх пузырьков. Еще, еще глубже. Он вытащил пояс и потряс, внутри забулькало. Он снова утопил его и сжал. Звук струящейся воды сливался с голосами медных и деревянных труб. Скоро, совсем скоро оркестр на миг умолкнет, а затем зазвучит кода… Над водой показалась обросшая водорослями верхушка мидии. Крошечная рыбка в ужасе от неожиданного отлива забилась на влажной скале, борясь с поверхностным натяжением. Анемоны захлопнули рты. Спасательный пояс заполнился на две трети.

Расставив ноги, он откинулся на скалу. Море играло с солнцем под ликующую музыку, вселенная затаила дыхание. Охая и постанывая, он ввел себе трубку в задний проход, сложил пояс вдвое и уселся на него, добавляя давления руками. От морской воды в кишечнике холодно покалывало. Он мял и жал резиновый мешок, пока не вышла вся вода, затем извлек трубку и осторожно подполз к краю утеса. Гром оркестра затих.