Валь-Жальбер, тот же день, тот же час

Луи гладил пони, которого Лора все же купила. Это было послушное животное рыжей масти с черной гривой. Его бывший хозяин передал им также небольшую деревянную тележку, выкрашенную в зеленый цвет.

— Хороший Базиль, хороший, — напевал Луи.

Для детей было настоящим счастьем чистить пони щеткой, надевать на него искусно сделанное кожаное седло и ездить верхом. После уроков каждый по очереди катался по аллее, ведущей к улице Сен-Жорж. Мукки и Мари-Нутта, более отважные, чем Лоранс и Луи, иногда направлялись в сторону региональной дороги, за что получали нагоняй от бабушки.

— Смотри, Базиль, у меня для тебя есть черствый хлеб, — гордо сообщил он. — Знаешь, скоро приедет моя старшая сестра, и папа тоже.

Летние месяцы казались Луи бесконечными, хотя он много веселился и очень полюбил чтение.

— Этой зимой будет много снега, — продолжал он разговаривать с пони. — У тебя будут подковы с шипами — мама обещала.

Лора попросила Жозефа Маруа расширить сарай, чтобы обустроить в нем миниатюрную конюшню. Луи очень нравилось это место. Новые доски пахли смолой, от соломы тоже шел ароматный дух. Он протянул хлеб Базилю и обернулся, чтобы проверить, есть ли вода в ведре.

— Луи! Мне страшно!

Там была Киона. Она разговаривала с ним. Он тут же узнал ее, несмотря на спутанные волосы и очень грустное лицо.

— Киона! Что с тобой? — удивленно спросил мальчик.

Полный сострадания, а также вне себя от радости, что наконец видит ее, он бросился к ней, чтобы поцеловать. И ударился лбом о деревянную перегородку.

— Ты с ума сошел? — встревожилась Лора, только что вошедшая в конюшню. — Время полдника. Я повсюду тебя ищу. Луи, сокровище мое, мне не послышалось, ты сказал: «Киона»?

Он повернулся к матери, на его лице читалось разочарование.

— Мама, я видел Киону, вон там! Ей очень страшно.

— Прошу тебя, Луи, не болтай глупости, — оборвала его Лора. — Мой бедный мальчик, ты ушибся! Пойдем, я обработаю тебе рану.

Луи заплакал. Он показал пальцем на соломенную подстилку.

— Мама, она была там, клянусь тебе! — повторил он.

— Ты прекрасно видишь, что ее там нет. Там никого нет. Пойдем, иначе я рассержусь.

Лора стала очень раздражительной. Ей было ненавистно это лето, проведенное исключительно в обществе детей, учительницы и Мирей. Лишившись ежедневного присутствия своего мужа, дочери и Шарлотты, женщина умирала от скуки.

— Не добавляй хлопот, Луи, — сказала она, увлекая сына в сторону дома. — Мне и так их хватает с карточной системой, да еще твоего отца нет рядом. И я запрещаю тебе рассказывать эту ахинею Мукки и девочкам. Киона живет в лесу со своей семьей, за много километров отсюда. Ты не можешь ее видеть! Мы договорились?

Луи проглотил слезы. С тяжелым сердцем он позволил себя увести.

— Просто ты не любишь Киону, — бросил он. — Поэтому хочешь, чтобы я всем врал. Ты прекрасно знаешь, что она приходила по-настоящему.

— Еще одно слово, и я тебя отшлепаю! — не выдержав, взорвалась Лора.

Она верила своему сыну, и именно в этом состояла проблема. Но пока лучше было все отрицать. Появление этой странной девочки не предвещало ничего хорошего.

Полицейский участок Роберваля, на следующий день

Сидя в кабинете начальника полиции, Жослин начинал терять терпение. Он прождал час, пока его приняли, и теперь чиновник с недоумением смотрел на него. Молча выслушав его рассказ, он наконец открыл рот:

— Месье Шарден, простите мне мою некомпетентность в этой области, но я ничем не могу вам помочь. Этим занимается Бюро по делам индейцев. Но почему вас это так беспокоит?

— Я же вам объясняю, что девочка, которую я разыскиваю, — метиска, к тому же крещеная! Она посещала школу здесь, в Робервале. Умеет читать и писать. Поэтому ей необязательно учиться в пансионе, предназначенном для индейских детей.

Он теребил свое обручальное кольцо, которое стало ему велико. Несмотря на все свои благие намерения, он так и не решился представить Киону как свою внебрачную дочь. «Старый трус, — молча упрекал он себя. — Давай же, скажи правду!»

— Вы что же, крестный отец этой Киолы? — поинтересовался полицейский.

— Кионы, — поправил его Жослин. — Да, я ее крестный отец. Ее мать умерла, и я хочу воспитывать свою крестницу. Я вам уже объяснял почему. Моя дочь Эрмина, которую вы наверняка знаете, супруга Тошана Дельбо, сына индианки Талы. Мой зять сейчас сражается в Европе. Поэтому я — единственная опора для малышки.

— Да почему я должен знать вашу дочь? Я работаю здесь всего два месяца и не могу запомнить лица и имена всех жителей региона. Месье Шарден, мой вам совет: дождитесь следующего лета. Ведь у индейских детей тоже есть каникулы, как и у наших, так ведь? Киола вернется в свою семью.

— Черт возьми! — выругался Жослин, побледнев от гнева. — Ее зовут Киона.

— Мне легче запоминать католические имена, месье, — проворчал мужчина менее радушным тоном. — И прошу вас здесь не выражаться!

Жослин встал. По его лицу стекали крупные капли пота. Вспомнив о статье, рассказывающей об облаве Зимнего велодрома в Париже, он бросил:

— По сути, некоторые относятся к индейцам точно так же, как фашисты к евреям. Дайте мне адрес сотрудника, который занимается местными индейцами.

Но он зашел слишком далеко. Побагровев от возмущения, чиновник показал ему пальцем на дверь:

— Сейчас же покиньте помещение, месье! Вы только что оскорбили честного гражданина, сравнив его с гитлеровским нацистом! Вон отсюда! Я не знаю, где находятся пансионы, о которых вы говорите, но убежден, что это единственный способ вырвать невежественных детей из их дикого существования. В глубине лесов нет ни религии, ни образования, ни дисциплины, месье.

— Эта девочка — моя дочь, — ответил Жослин, держась рукой за грудь, в которой поднималась глухая боль. — Да, моя дочь. И я имею право воспитывать ее, как считаю нужным, и заботиться о ней!

Он знал, что этим признанием навлечет на себя гнев Лоры, которой пообещал держать свое отцовство в тайне.

— Я не видел, как растет моя дочь, поскольку стыдился того, что она метиска, — признался он. — Однако, вот парадокс! Мои внуки тоже метисы! И я их люблю.

Жослин больше не смог ничего сказать. Его лицо исказила гримаса боли. Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, и рухнул всем своим весом на стол, заваленный папками.

Пять минут спустя в Валь-Жальбере, в гостиной Лоры Шарден, зазвонил телефон.

Больница Роберваля, пятница, 18 сентября 1942 года