href="ch2.xhtml#id25" class="a">[400] Его противники, гностики, бросавшие вызов его пониманию страстей Христовых, прямо ставили под сомнение ценность добровольного мученичества.

Юстин, которого предание называет «мучеником», сообщает, что до его собственного обращения, будучи еще философом-платоником, он видел христиан, публично подвергавшихся пыткам и казни. Их мужество, говорит он, убедило его в их божественном вдохновении.[401] Протестуя против повсеместных гонении на христиан, он упоминает о тех, кого преследовали в Палестине (ок. 135 г.):

Ясно, что никто не ужасает и не порабощает нас, по всей земле верующих во Иисуса. Хотя нам отсекают головы, распинают нас, бросают зверям, в темницы, в огонь, и подвергают всяким другим мучениям, однако, как известно, мы не отступаем от исповедания: но чем более нас так мучат, тем более увеличивается число других верующих.[402]

Согласуется с его личными убеждениями о мученичестве и то, как мужественно он сам принял смертный приговор, представление Юстина, что «наш учитель в этом есть Иисус Христос, Который для этого родился и был распят при Понтии Пилате».[403] Юстин завершает свою Апологию («защиту» христиан), говоря, что написал ее с единственной целью — опровергнуть «опасные и лживые» гностические идеи. Он нападает на тех, кто, как он говорит, «называются христианами», но кого он считает еретиками — последователей Симона, Маркиона и Валентина.[404] «Не знаю» — загадочно говорит он, соединяя допущение с клеветой, действительно ли они занимаются развратом и людоедством, — «но знаю, что вы их не гоните и не убиваете», как мучеников.

Жизнь Иринея, великого противника валентиниан, была, как и у его предшественников, отмечена преследованием. Он упоминал о многих мучениках в Риме и знал из личного опыта потерю своего любимого учителя Поликарпа, жестоко схваченного, осужденного и сожженного заживо среди врагов. Всего двенадцатью годами позже, летом 177 года, Ириней засвидетельствовал растущую враждебность к христианам в своем городе, Лионе. Сначала им было запрещено появляться в общественных местах — на рынках и в банях. Затем, когда правителя провинции не было в городе,

чернь почувствовала свободу. Христиан открыто преследовали и травили. С ними обращались как с врагами общества, нападали, били и побивали камнями. Наконец, их отволокли на форум… обвинили, и, после того, как они исповедали себя христианами, заключили в тюрьму.[405]

Влиятельного друга, Веттия Эпагата, попытавшегося вмешаться в судилище, заставили замолчать: «Префект просто спросил его, не был ли и он христианином. Когда он согласился, ясным голосом, что был»,[406] префект приговорил его к смерти вместе с остальными. Их слуги, которых пытали, чтобы добыть информацию, наконец «сознались», что, как и подозревали римляне, хозяева-христиане участвовали в жестоких оргиях и каннибализме. Очевидец рассказывает, что это свидетельство обратило против них все население:

Эти истории разошлись, и весь народ был в ярости против нас, так что даже те, чье отношение раньше было мягким из-за дружбы с нами, очень разозлились и скрежетали на нас зубами.[407]

Каждый день новые жертвы — самых известных членов церквей Лиона и соседнего города Виенна, в двадцати милях вниз по реке Роне, арестовывали и жестоко пытали в тюрьме, где они ожидали дня, назначенного для массовой казни — 1 августа. Это был праздник, установленный в честь величия Рима и императора. Подобные случаи требовали от правителя проявить свой патриотизм, щедро оплатив публичные развлечения для всего населения города. Эти обязательства тяготили провинциальных чиновников из-за огромной дороговизны найма профессиональных гладиаторов, боксеров, борцов и фехтовальщиков. Но годом ранее император и сенат приняли новый закон, позволявший компенсировать стоимость гладиаторов. Теперь правитель законно мог заменить их осужденными преступниками из числа не-граждан, представляя зрелище их пыток и казни вместо атлетических состязаний — по цене шесть ауреусов за голову, одну десятую стоимости найма гладиатора пятого класса, с пропорциональной экономией для более высоких классов. Несомненно, эти расчеты усилили официальную ревность против христиан, благодаря которым — как это произошло в Лионе — можно было сэкономить на праздничном развлечении.

История одной из лионских исповедников, рабыни Бландины, освещает происшедшее:

верующие трепетали, что она не выдержит мучений. Ее госпожа, в особенности, бывшая в числе заключенных, боялась, что это слабое и робкое существо окажется не в силах громко исповедывать веру. Бландина проявила поразительную энергию и бесстрашие. Она утомила палачей, сменявшихся при ней с утра до вечера. Побежденные мучители признались, что истощили все свои пытки и объявили, что не понимают, как она еще может дышать с телом изломанным, пробитым.

В день, назначенный для гладиаторских боев, Бландина вместе с тремя своими товарищами, Матуром, Санктом и Атталом, была приведена в амфитеатр:

В продолжение всего этого времени Бландина оставалась подвешенной к столбу на съедение зверям, которых на нее натравливали. Она все время молилась, устремив глаза к небу. Ни один зверь в этот день не захотел ее тронуть… но для мучеников оно получило мистическое значение. Столб Бландины показался им крестом Иисусовым; маленькая, слабая и незначительная, какой она была, она могла вдохновлять своих братьев… Наконец, в последний день гладиаторских игр, Бландина была приведена вновь, на этот раз с пятнадцатилетним мальчиком по имени Понтик. Каждый день их водили смотреть на пытки остальных, и предпринимались попытки заставить их клясться языческими идолами. И поскольку они упорствовали и обличали своих мучителей, толпа разозлилась на них так, что… их подвергли всем жестокостям и провели через все пытки.

Подвергнутый бичеванию, искалеченный животными и посаженный на железное сидение, поставленное над огнем, чтобы поджарить его плоть, Понтик умер. Когда Бландина, вытерпела такие же пытки,

на ней затянули сеть и выпустили на нее разъяренного быка, который поднял ее на рога и несколько раз ее подбрасывал, так что она падала на землю всею тяжестью. Но блаженная уже ничего не чувствовала; она наслаждалась высшим блаженством, внутренне беседуя с Христом. Пришлось и ее добить, как прочих замученных. Толпа, наконец, пришла в восхищение. При выходе только и было разговоров, что о бедной рабыне. «Правда, — говорили галлы, — никогда на нашей земле женщина столько не страдала!»[408]

Хотя сам Ириней сумел каким-то образом избежать ареста, его близость к оказавшимся в тюрьме заставила его отправить рассказ об их ужасных страданиях христианам в Риме. Возвратившись в Галлию, он нашел общину скорбящей: почти пятьдесят христиан умерли за время испытаний, продлившихся два месяца. Его убедили возглавить общину, и он стал преемником девяностооднолетнего епископа Потина, скончавшегося в тюрьме от пыток.

Несмотря на все это,