— Я не создана для спокойных занятий. Нет у меня в характере вашей рефлексии. Джулия, вот о чем ты сейчас думаешь, когда теребишь волосы?

— О Маргарите. Многое в ней для меня загадка.

Рената перестала шагать по комнате.

— Ты к ней придираешься! Сначала тебе ее сумка не понравилась, потом ты фыркнула, зачем она рано ушла с праздника, с которого ты сама не знала, как бы скорее сбежать.

Элеонора подошла поближе к Джулии, взяла ее за руки и стиснула их, нежно улыбаясь и прикрыв глаза.

— В чем дело, Джулия, тебя раздражает ее красота? Разве тебе не встречались женщины, способные соперничать с тобой красотой и умом? Вот и подумай, чего нам стоило привыкнуть к тебе. Если мы тебя полюбили, почему бы тебе не полюбить ее?

— Элеонора, ради бога! Я просто мертвею от твоих слов. Как я могу ревновать к женщине, которая спасла мне жизнь? Если бы не она и не Виттория, быть бы мне сейчас в Константинополе и сидеть в парандже перед блюдом с фисташками и курагой.

— Не так уж и плохо. По крайней мере, лучше, чем умирать от холода в Ферраре перед блюдом с мерзкой строганиной из конины.

Джулия не обратила внимания на реплику Ренаты и продолжила диалог с Элеонорой, высвободив из ее ладоней свои маленькие горячие руки и снова принимаясь теребить прядь волос.

— Все дело в том, что в ней много странного. У нее такое тело, какого можно добиться только упорными тренировками. Я тоже владею греческим и латынью и тоже тренирую тело каждый день. Но я хорошо знаю, что результата можно добиться, во-первых, только при жесточайшей самодисциплине и, во-вторых, имея перед собой труднодостижимую цель.

— Может, у нее есть цель.

— Какая?

— А какая была у тебя?

— Жить свободной.

— Наверное, и она добивается того же.

— Но я вынуждена была выйти замуж за человека, от которого фортуна меня тут же избавила, а она говорит, что и думать не хочет о замужестве. Ты сама рассказывала, Рената.

— Ну да, она так говорит, пока ей восемнадцать лет и весь мир у ее ног. А зачем, ты думаешь, она приехала в Рим? Должна тебе напомнить, что это город, где на содержании у Алессандро Борджа жила Джулия Фарнезе. Всего десять лет назад здесь умерла Кассандра Ридольфи. Это она подарила Павлу Третьему, тогда еще кардиналу, двух сыновей, один из которых нынче получил герцогство. И был еще Юлий Третий, провозгласивший кардиналом своего любовника, подцепленного на улице и к тому же не знавшего ни слова по-итальянски. Дальше продолжать?

— Но она публичная куртизанка. Почему она выбрала себе такую жизнь и захотела, чтобы ее купил человек, облеченный властью?

Тут Ренату поддержала Элеонора. А может, просто хотела успокоить собственную тревогу?

— Это было в Венеции, Джулия, в другом мире, и статус у нее был другой. А здесь Рим. Здесь весь двор делает вид, что не знает, будто племянники Папы на самом деле его внуки. Ты что же, думаешь, через несколько лет здесь не забудут, что законная наложница будущего Папы в юности была щедра на ласки и постель ее отличалась гостеприимством? Неужели надо было ехать из Урбино, чтобы тебе об этом напомнить?

Рената снова вступила в разговор таким тоном, словно читала королевский указ:

— Маргарита этого воистину заслуживает.

Джулия восприняла такой вывод с немалым облегчением.

— Верно, и я надеюсь, что мы угадали ее цель.

Дверь отворилась, и вошла Виттория с подносом в руках. На подносе стояли четыре бокала и бутылка ликера.

— Это миртовый ликер, он поможет нам переварить Фарнезе[21]: и обед, и прилагавшееся к нему убийство. О чем это вы тут шушукаетесь? Стоило мне отвернуться, как дискуссия явно оживилась.

Джулия пристально посмотрела на нее, сжав губы.

— Бесполезно на меня так глядеть, Джулия. Если в центре внимания все еще Фарнезе, то цель я назвала: дом Фарнезе надо спасать, и я не потерплю никакой смуты.

Почти с теми же мыслями и в тот же час Маргарита на свой манер помогала кардиналу Алессандро преодолеть кризис злосчастного вечера.

Алессандро застал ее уже в постели и начал раздеваться в свете единственного светильника, оставленного на низком столике. Она ни о чем не стала спрашивать, он же с тоской и тревогой, стиснув зубы, глядел на нее.

Улегшись рядом, он от стыда повернулся к ней спиной, едва найдя в себе силы прошептать:

— Это катастрофа, у нас чуть не разразился огромный скандал. Убили самого верного придворного моего отца, а его самого унизили, заставив выпить кровь. Я сделал все, чтобы скрыть и преступление, и жестокую шутку, но не знаю, насколько мне это удалось.

И Алессандро рассказал Маргарите обо всем, что произошло, так и не поворачиваясь к ней, словно подытоживая события для самого себя. И с каждым словом напряжение, от которого у него свело спину, понемногу спадало. Под конец, измученный и опустошенный, он принялся оправдываться:

— Нас все ненавидят. Похоже, мой отец натворил слишком много зла, всю жизнь сея ненависть, которая с трудом поддается пониманию. Но надо идти вперед, только вперед, ради Оттавио и его детей, ради возвышения рода Фарнезе. Я не могу отступить, даже когда трудности кажутся непреодолимыми. Я должен ехать за отцом в Парму, по крайней мере на первое время его герцогства. У него слишком много врагов, и один он не выстоит. Нам с Оттавио надо предупредить все попытки отобрать герцогство. Маргарита, ты можешь поехать за мной следом вместе с герцогиней Ренатой и ждать меня у нее в Ферраре, тем более что вы с ней в таких дружеских отношениях. А я подъеду через несколько дней, когда закончим приготовления к броску войска понтифика на поддержку императору в войне с лютеранской лигой в Шмалькальдене[22]в Германии. Прошу тебя, будь рядом, мне нужна твоя помощь в Парме, не говори «нет».

Он упрашивал, как ребенок упрашивает мать. Маргарита молча гладила его по волосам, и кардинал вдруг понял, как жалобно звучит его голос, и стыд и боль снова захлестнули его.

— Господи, до чего же я дошел! Мы видимся всего второй раз, а я уже ною от вожделения, как ребенок или как старый муж-импотент. Я мнил себя рядом с тобой пламенным Марсом, а оказался калекой Вулканом, который умоляет о пощаде. Как же мне сделать, чтобы ты меня полюбила? Теперь я начинаю понимать, почему мой отец превратился в такое чудовище. Власть не оставляет места для чувства, с ней рядом выживают только насилие и разрушение, то есть гротескные имитации естественных чувств.

Маргарита почувствовала у себя на руке горячую слезу. Кардинал явно изошел от желания. Когда она поняла, что он выговорился и ему стало легче, она поднялась и, сбрасывая с себя легкую рубашку, провела руками по его ягодицам. Потом легко наклонилась, и Алессандро почувствовал, как упругие, набухшие соски ласкают его затылок, плечи и спускаются вниз по спине, заставляя кожу вздрагивать и холодеть, как от ветра. Прикосновение добралось до ягодиц, которые сразу напряглись и стали твердыми, как мрамор. Они были гладкие и белые, и только вокруг маленького розового ануса вился мягкий черный пушок. От такой атаки Алессандро разомлел и выгнул таз, послушно следуя за лаской, сулившей невиданное доселе наслаждение.