Так готова к плаванию «Испаньола» или ее все еще снаряжают? Проспиртованный мозг сквайра явно не в состоянии отличить желаемое от действительного…

Если поменять эти два пассажа местами, то можно было бы допустить, что письмо писалось в два присеста: начал, отложил, через неделю закончил, – а за эту неделю работы на «Испаньоле» завершились. Но противоречащие друг другу утверждения расположены в тексте именно так: сначала корабль к плаванию готов, потом – вдруг снова не готов.

Получив письмо, Хокинс и Редрут приезжают в Бристоль. Сквайр обитает там в несколько странном для состоятельного джентльмена жилье – «в трактире возле самых доков». Якобы для того, чтобы неотрывно наблюдать за работами на «Испаньоле». Прямо из трактирного окна наблюдал, не иначе. Не отходя от барной стойки.

Сквайр встречает приехавших: «Он выходил из дверей, широко улыбаясь. Шел он вразвалку, старательно подражая качающейся походке моряков».

Хокинс в этой сцене на редкость тактичен. Мы же отметим, что качающаяся походка свойственна не только морякам… Причем дело происходит утром. Если наши догадки о происхождении качающейся походки сквайра верны, то у него сейчас, как говорят в народе, «трубы горят».

Проходит некоторое время, Хокинс сходил с запиской в таверну Сильвера, вернулся, – и что же увидел? Вот что: «Сквайр и доктор Ливси пили пиво, закусывая поджаренными ломтиками хлеба». Поправиться с утреца пивком – это правильно, это по-нашему. Но в Англии восемнадцатого века пиво – напиток не для джентльменов. Для простолюдинов, измученных Джин-актом. В своем стремлении сблизиться с моряками сквайр зашел очень далеко. Вернее, опустился очень низко. Доктор Ливси, скорее всего, пиво в том эпизоде не пил, лишь сидел рядом со сквайром.

В море пьянка продолжилась. Даже когда на горизонте показался Остров Сокровищ, и, казалось бы, пора завязывать с выпивкой, – сквайр остановиться не в силах. Остров все ближе, Джим Хокинс приходит в каюту сквайра со сногсшибательным известием о готовящемся пиратском мятеже, – Трелони встречает его со стаканом в руке. Они там с доктором испанским вином баловались…

Странно, что сквайр Трелони, с такими-то привычками, считался лучшим стрелком на «Испаньоле»… Именно считался – когда пришло время подтвердить свою славу искусного стрелка, сквайр опозорился: целился в Израэля Хендса, а угодил в другого человека. Надо полагать, руки с похмелья дрожали.

Как и многие алкоголики, сквайр старательно вовлекает в пьянку окружающих.

Матросов, например: «Пользовались любым предлогом, чтобы выдать морякам двойную порцию грога». Юного Хокинса: «Они усадили меня за стол, дали мне стакан вина, насыпали в ладонь изюму…», «Какой вкусной показалась мне козлятина, которую мы запивали старинным вином, захваченным с „Испаньолы“!»

Про Ливси и говорить нечего – давний и проверенный собутыльник.

Кстати, Хокинс пьет не только вино. Он и более крепкие напитки потребляет за милую душу: «Выпив рому, мы улеглись спать». Кто-нибудь еще настаивает на том, что Хокинс был мальчишкой?

Крайне любопытно выглядит в этом ракурсе сцена эвакуации с «Испаньолы». Предстоит вооруженное противостояние с пиратами, вполне возможно затяжное. Не исключено, что на борт шхуны больше не попасть и придется дожидаться спасательной экспедиции. Что надо первым делом вывозить с корабля в такой ситуации? Оружие, боеприпасы, продовольствие. Их и вывозят. А еще – бочку с коньяком (в других переводах – бочку с бренди).

Не флягу, не пару бутылей, потребных в медицинских целях. Бочку!

Тут есть одна тонкость. В Англии восемнадцатого века (да и в России тоже) бочка – не просто емкость из досок, стянутых обручами. Это еще и фиксированная мера объема, баррель, в Англии равный для жидкостей примерно 160 литрам (баррель для сыпучих тел свой, большего объема). Если бочка не соответствовала стандартному баррелю, ее объем всегда указывался особо.

Здесь объем бочки с коньяком не указан – можно предположить, что с борта «Испаньолы» в ялик загрузили стандартную емкость. То есть 160 литров коньяка… В ущерб пороху и провианту.

Кто принял такое решение? Не доктор Ливси, тот был опытный солдат и хорошо понимал, чем заканчивается пьянка на войне. И не капитан Смоллетт, фанатичный поборник дисциплины. Алкоголь приказал грузить в лодку Трелони. Результат известен: в конце того же дня у шестерых защитников блокгауза оставалось еды ровно на десять суток. Зато выпивки – хоть залейся, могли каждый день употреблять по два с половиной литра коньяка на человека, и все равно закуска закончилась бы раньше.

Сквайр Трелони, наверное, был счастлив.

* * *

Однако вернемся к покойному Билли Бонсу и его карте.

Чуть раньше мы отметили странность в поведении старого пирата: картой он ни с кем и ни под каким видом делиться не желает, но и сам ее не использует. Сидит на бумагах Флинта, как собака на сене.

Но так ли это?

Источник информации у нас один – Джим Хокинс, а рассказы этого молодого человека нуждаются в тщательной проверке. Когда правда может ему чем-то повредить, лжет юноша без зазрения совести. Но на свою беду, врать толком Хокинс не умеет, и едва он начинает это делать, логические нестыковки и противоречия идут таким косяком, что не заметить их трудно.

В описании того, как Билли Бонс проводил свои дни в «Адмирале Бенбоу», никаких противоречий вроде бы нет… Экс-штурман и в самом деле не имеет контактов на стороне – ни с кем не встречается, писем не пишет и не получает, весь круг общения – Хокинсы да деревенские забулдыги, приходящие вечерами послушать пиратские байки в исполнении разомлевшего от рома Бонса. Никаких попыток превратить карту Флинта в реальные деньги…

Однако есть одно темное пятно в казалось бы насквозь прозрачной жизни отставного пирата – его длительные, многочасовые прогулки по морскому берегу. Что происходит во время этих прогулок, Хокинс не знает. У него нет времени следить за Бонсом, он занят в трактире, помогает родителям.

То есть в течение нескольких месяцев Билли Бонс каждый день исчезает из видимости на несколько часов. Якобы бродит по береговым скалам и по окрестным холмам, да любуется в подзорную трубу на проплывающие мимо корабли…

Позвольте не поверить. Билли Бонс за свою жизнь столько парусников навидался, что его от них уже тошнить должно. Пусть сухопутные крысы любуются на проплывающие мимо бригантины и мечтают о дальних странах, Бонсу это ни к чему. Он романтики дальних стран накушался.

Надо полагать, во время долгих прогулок старый пират обдумывал свое дальнейшее житье-бытье. И вправду, самое время определяться: лет уже немало, в сундуке лежит карта, позволяющая добыть сокровища баснословной ценности, и пора решать: стоит ли попытаться как-то использовать карту самому, – или отдать ее все-таки людям Сильвера, дабы дожить остаток дней спокойно, не бегая, как заяц от гончих.

Поскольку за карту Бонс цепляется до последнего – что именно он решил, в общем понятно.