– В последний раз я видел его двадцать лет назад, – прошептал Джефферсон, и зеркальце, захлопнувшись, перекатилось в мозолистых пальцах.

– Да, – тихо выдавила я, с трудом подчиняя себе дрожащий голос. – Это…

– Оно не твое. Воровка!

То была и отдаленно не та реакция, на которую я рассчитывала. Рывок – и меч воткнулся в трещину между камнями, очертив мою ушную раковину и оставив ту в крови. Я покосилась на лезвие, от которого мое лицо отделяло всего несколько дюймов, а затем запищала, как котенок: Джефферсон подался вперед и схватил меня за горло, отрывая от земли.

– Говори, – прорычал он, и я забарахталась над полом, расцарапывая его руку и пытаясь оторвать ее от себя. – Где взяла зеркало?! Что ты сделала с моим племянником, богомерзкая тварь?!

И я бы с радостью ему ответила, если бы только могла, но Джефферсон даже не замечал, как близок к тому, чтобы сломать мне шею. Легкие закипели от нехватки воздуха, глаза налились кровью. Но Джефферсон и не думал меня отпускать: он все давил и давил, глядя в мое синеющее лицо. Щеки у него пылали, а верхняя губа поджалась, как у настоящего хищника, обнажая зубы.

– Не могу… дышать… – прохрипела я, оставляя на тыльной стороне его ладони багровые полосы от ногтей.

Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди. Затем я услышала, как оно замедляется, и мир перед глазами начала топить тьма.

Щелк!

Такой же звук, как в тот миг, когда меч Джефферсона отделил голову Виены от тела. Рука его дернулась, швыряя меня на холодный камень, и пальцы разжались. Первый глоток кислорода после удушья обжег: я закашлялась и, растирая шею, отползла к колонне, оглушенная стрекотом скрещенных мечей. Это было невозможно: ни один смертный не мог двигаться так быстро, как двигался Джеф. В тот момент, когда я почти потеряла сознание от удушья, он успел выдернуть из стены фалькату и обернуться, чтобы встретить вражеский клинок, целящийся ему в спину.

Щелк. Щелк.

Звук повторился несколько раз, но Джефферсон мастерски отражал каждый выпад высокого юноши, бескомпромиссно напирающего на него. Лавируя между колоннами, чтобы не дать загнать себя в угол, Джефферсон… не сражался. Лишь уходил в глухую оборону. Оно и понятно: ведь атаковал его тот, кто был похож на него как две капли воды и следовал тому же зову крови, передающемуся по наследству.

– Беги, Одри! – крикнул Коул, снова обрушивая на выставленный клинок Джефферсона серию режущих ударов.

Метка его пылала оранжевым – жидкий огонь, отдающий ему мою магию, а мне дарящий шанс на выживание. Я подобралась, оперлась на локти, пытаясь встать, но мозг вконец опьянел от долгожданного воздуха: голова шла кругом. Я пыталась сосредоточить взгляд на Коуле, но все, что видела, – это вихрь мечей и растрепанные кудрявые волосы. Чьи именно?

Джефферсон увернулся, рисуя фалькатой в воздухе дугу. Деревянная стружка ударила снопом вверх – пытаясь достать до Джефферсона, Коул случайно располовинил бочку.

– Гидеон?! – донесся до меня голос охотника. Коул не слышал его, рассекая навахоном воздух снова и снова. – Да стой же… Черт!

Коул сделал подсечку и, когда Джеф споткнулся, очертил его скулу той частью клинка, что шла волною, напоминая косу. Маленький лоскут кожи буквально сполз с щеки, и лицо Джефферсона залила кровь. Но Коулу было мало: он пнул его ногой в живот и, отбросив к дальней стене с бочками, ударил еще раз.

Вся ярость, что пылала в груди Коула, пылала и в моей: я чувствовала его обиду за то, что покусились на самое дорогое в его жизни. Я чувствовала бурлящую несправедливость, что кто-то чинил расправы над теми, чьей виной было лишь рождение не похожими на других. Я чувствовала и усталость, что медленно росла в Коуле, напоминая: или мы уйдем сейчас, или не уйдем вообще.

– Беги же, Одри! – Коул повернулся ко мне вполоборота, но руки его были заняты боем: одна ладонь огибала рукоять навахона, а другая – само лезвие, пуская кровь, но отчаянно удерживая вес Джефферсона, навалившегося сверху. Острие фалькаты почти чиркало Коула по горлу, пока он пригибался, согнув колени. Слишком сильный соперник… Слишком похожий. – Одри, не смотри на меня! Просто беги!

– Давай! Ты его слышала!

Тюльпана, взявшись из ниоткуда, подняла меня под руки. Все, что я видела, – это темные глаза Коула, провожающие нас с надеждой и облегчением. Лишь когда меня и Джефферсона вновь стал разделять целый коридор, лязг железа утих. Я оглянулась: Коул позволил себе проиграть, выпустив меч из рук. Но лишь для того, чтобы, упав, перекатиться на спину и, подобрав его, побежать за мной и Тюльпаной.

– Скорее! Вперед! – скомандовал он.

Коул несся следом, взмыленный и оставляющий за собой дорожку из капель крови, но по крайней мере живой. Лишь когда он нагнал нас и пропустил свои израненные пальцы меж моими, я наконец-то смогла поверить в то, что беда осталась позади.

Стальные двери Ордена распахнулись под заклятием Тюльпаны, выбежавшей первой, а затем закрылись за нами на дюжину магических замков, которые все равно разобьет любой, в чьих венах гудит Охота. Пустой, но мстительный, как разоренный улей, Орден хранил молчание. Он отпустил нас.

Но, как оказалось позже, то была всего лишь фора.

Вермонт встретил нас такой же стужей, какой и провожал. Снег припудрил верхушки деревьев и крышу из синей черепицы, а особняк, вновь всеми покинутый, смотрел на нас с немым укором темными окнами. Конечно, его обида продлилась недолго: как только Сэм влетел внутрь с Зои на руках, жизнь в доме вновь забурлила, как в котле с вербеной, который Тюльпана поставила на огонь. Мы все нуждались в омовении, но не физическом, а духовном. И в кожу, и в память прочно въелись грязь и боль.

Когда запах трав растекся по дому, как марево, я наконец-то смогла вдохнуть полной грудью – впервые с той поры, как обнаружила себя в клетке Ордена. Даже после побега мне не удалось ни расслабиться, ни подремать. Злость Коула, сидящего за рулем, трещала, электризуя воздух, пока мы мчались прочь от заброшенной водонапорной станции на окраине Шривпорта, под которой, оказывается, прорастал целый замок. Я сидела сзади и ежилась у окна. Коул смотрел на меня редко и украдкой: вероятно, искал на лице ссадины и другие признаки увечий, нанесенных коллегами Ван Хельсинга. К счастью для нас обоих, все окончательно зажило еще в тот момент, когда мы всей гурьбой забились в машину. Убедившись, что я невредима, Коул вновь отвернулся и сосредоточился на дороге и том, как бы не отломать баранку руля, вцепившись в нее мертвой хваткой. Даже в моменты ссор мы были связаны: метка на запястье, утратив огненный окрас, все равно пульсировала. Я чувствовала, как гнев в груди Коула сменился горькой обидой и разочарованием.

– Посмотри, нет ли кого на хвосте, – велел Коул Сэму, теснящемуся со мной и Диего на заднем сиденье. За те два дня он, кажется, окончательно вернулся в норму.

– Никакой погони, – ответил Сэм, изогнувшись и вглядевшись в заднее стекло. Его пальцы, еще больше огрубевшие за эти месяцы, непрерывно гладили Зои по волосам. Она ловко уместилась у нас троих на коленях, и ее босые ступни лежали на моих ногах, укрытые пледом.