Узко, мелко, мало. Собаку жалко. Здравствуй, Вика. Пройду мимо, мне таких без родины не надо. Анонс: возраст 59, с собакой, рост 1.75. Собаку зовут Вика, хозяина Игорь, по-домашнему Изя, а вообще Давыд Натаныч. Щёчки розовые, губки засахаренные, росту, дай бог, 1.65, и склеротические излишества. На 69 неплохо, но утверждает, что мама набавила возраст.

Вы на свои… выглядите не… ни… ни хорошо, ни плохо. Как есть. И не давайте таких объявлений. Чтоб я с этими русскими связалась! На десять сантиметров ниже и на десять лет старше. А я — дура — прихорошилась, по-лёгкому. Ты же меня знаешь. Из Израиля почему уехали? — спрашиваю. Жарко, — отвечает. И на свои шестьдесят девять выглядит. Шаркает и губа отвисла. Все бабочки в животике сразу умерли. А собака села у моих ног. Гад. Выучил, чтоб баб привлекать.

Женщине по объявлению на свидание ходить?! Ой-ой-ой!

Царёвы жили на Русановке. Из богатой купеческой семьи. Кое-что осталось, сбереглось на прокорм и содержание.

Новый год. Наташа Трауберг, Нурденстам или Нурденквист, Вера, Готя, Верочка, Аня. Год пятидесятый… первый… третий… Вряд ли, не до праздников. Но были. Куда без них. Может, день рождения. Только куртку и коня?! Вот дети пошли. Жаль, жизнь скрутила, приодела в смирительную. Ничего, на том… возвернётся, возместится.

Школа деревьев, академия трав, лицей небесного свода. Дедушки, бабушки, любовные и прочие послания в стихах и прозе. Маргинальный лепет эпохи. Ветхость прежнего, канувшего. Сквозь надгробия, сквозь вещи, предметы. Всё расплывается, теряет очертания, слезятся глаза. Улицы, здания затягиваются паутиной, зарастают мхом. Лишь пресная вода каналов остаётся прежней, а движение неизменным.

Промозглая даль прошлого.

Симбиоз — взаимно выгодное сожительство различных животных. Нинель — женщина. Телесна, сентиментальна, организованна, очки, дочь. Младенец крупный, упитанный. Поклонников маман ненавидит. И не скрывает чувств, обращается невежливо, отзывчивости никакой к естественным запросам. Те терпят. Есть основания. Вечерние радости. Утехи и дни.

Латрун — монастырь, Пуз — адвокат, Скунсиков — скульптор.

Лежу на белой постели, голенькая, животик втянула, вся как статуэтка. Ты же знаешь, я смуглая. Лежу, как шоколадка «Нуар», семьдесят четыре процента какао, остальное… жду… А он? Мимо — и одеяло накидывает. Я аж скукожилась, и бабочки крылья сложили.

Рыбы обычно раздельнополы, но у некоторых гермафродитизм явление обычное. Различают рыб пелагических, живут в толще воды, и придонных, реофильных, дрейфующих по течению рек, лимнофильных, обитающих в стоячей воде. В наличии имеются морские и пресноводные.

Половой диморфизм — частое явление. На голове и теле самцов появляется нерестовая сыпь, рогообразные бугорки. Первые волнения и невзгоды предстоящего отцовства.

Брачные бугорки и брачные игры. Какие-то синенькие плоды. Что это? Финики? Да нет, тмарим. Лессер Ури, «Гольштинская Швейцария», Маурице де Фламинк, «Пейзаж», Рауль Дуфи, «Ковбойские музыканты», год пятьдесят первый. Ещё кацмапалиты, но и до эскулапов недолго осталось.

У Евгения Ивановича две пламенные страсти. Одна житейская — кордебалет, другая эстетическая — балет.

Просит провести на колосники. Зачем? — спрашиваю. Как всегда, удивил. Сверху, — говорит, — титьки Виноградовой хорошо видны. Одним словом, эстет.

Два Евгения, Евгений Собакин и Евгений Новожёнов. Не хватает Онегина, и ещё одного, звали Евгений, и был бунтарь. Ужасная пора, об ней свежо воспоминание.

Телефоны, адреса, рыба-чистильщик, вечная путаница, а что я должен говорить? Презумция невинности.

Я в своей девичьей, и бабочки в животике. После пяти лет… всё утихает, нет бабочек, нет крыльев, тихой опушки леса. Ничего.

«Если съешь, мне боженька расскажет, — говорила мать. — Не ешь, он всё видит».

Замазала я глаза Николаю Угоднику, а остальное съела. Пришла мама и увидела плачущего Николая Угодника.

Над кроватью картина из фольги «Кот в сапогах», красное, белое, зелёное. Горят свечки. У них ноги длинные, долго гореть будут.

Мамочка, милая, не буду, боженькой клянусь. Розги — ивовые прутья, вымоченные в воде, ивовый манекен анатоля франса.

Детский сад. Кашу за шкаф, а Сашка Носов усёк. Я тебя научу, не говори никому, кто первый придумал. Давись тут кашей да супом. Летом детский сад на природе. По воскресеньям родители приезжают. Провинишься, к ним не пустят. Останутся они за забором, по ту сторону, а ты по эту. Там ведь ягоды привезли. И ещё что-нибудь. Обязательно.

Вторая типография издательства академии наук ссср, москва, г-99, шубинский переулок, дом 10, 1934 год, Тобайас Смолет «Приключения Перигрина Пикля». Те же заигранные пластинки, дребезжащий Вертинский, и не будет этапов, гонений по рельсам сибирским, в колесе повторений останусь вертеться с Вертинским.

Пир во время чумы, записки пиквикского, с окончанием следующей за этим летом зимы окончился двадцать первый год войны.

Всех бабочек в животике убил, не порхают. Сгорела на нём. Тут один появился. Ну, думаю, не отморозилась ещё. Напрасно. И складывал, и раскладывал, как хотел, всю ночь топтал, а огонька нету, и бабочки крылья сложили.

Сначала все боги и богини были быками и коровами с шерстью различного цвета, потом все быки воплотились в одного чёрного быка, а все коровы — в одну чёрную корову. Небесный свод в виде женщины, которая концами пальцев рук и ног касается земли. А бабочки улетели, и Платон не присутствует при смерти Сократа.

Небо — Нил небесный, по которому днём солнце обтекает землю. Под землёй тоже есть Нил, по нему солнце дрейфует в ночные часы времени, как плот по течению реки, как Том Сойер с Гекльберри Финном и негром Джимом по Миссисипи.

Сима, она же Серафима, она же Соня, жила на Фонтанке, в роскошной квартире. Одета — слов нет! Хол-л-ёный хорёк.

«Чистая сердцем, я чиста, чиста, чиста», — утверждала умершая Серафима на выездной сессии загробного суда.

Женщина с кошачьей головой, человек с головой ибиса. Антропоморфные, зооморфные… я встретил вас и всё былое… смотрю на милые черты… как поздней осени порою бывают дни, бывает час…

Прыщавое лицо, зелёное пальто и маленького роста, заполните клеточки и вам пришлют деньги, и яблоки в расную дристочку, и Гёте с Шиллером.

Во двор, на крылечко, направо, по винтовой. Значит, еврей и вальс Бостон. Рю де Бюсси, Рю де Риволи, вдоль Сены, на другом берегу, у метро Лувр, под аркадами. Однокомнатная, сорок квадратных метров, лифт, цетральное отопление, дверь открывается с помощью телефонной кнопки. Француженка, наполовину итальянка, возлюбленный — араб: алжир, тунис, Марокко. Забыл, забыл… пустая комната, на полу обрывки газет, раскрытая телефонная книга, страница одна тысяча сто восемьдесят семь, обгрызанное яблоко, старый чемодан, кожаный, с закруглёнными краями. На подоконнике галстук, серый, в мелкую клетку. Акцент вкуса, иди, — говорят, — ступай, — говорят, — ищи, — говорят, — по свету. И пойду, и брошусъ под большое колесо. Высокий, чистый голос. Никогда так не пела. И смерть.