Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У него было сужение сосудов?
– Да, и очень большое. Оно начиналось еще в животе и захватывало ноги. Редкое заболевание. Он долго не склонялся к операции, но потом стало ясно, что иного не дано. Знаю, что было специальное решение Политбюро, на котором предлагали послать лечить его за границу. Позже я узнал, что во время пребывания в Америке он слетал на один день в Хьюстон, где посмотрел, как лечит Де Бекки. Вернулся и попросил своих сотрудников провести математический подсчет, где надежнее всего лечиться – здесь или там. В этом необычном деле участвовал академик Пирузян, он мне и рассказал подробно об этой истории. Как они считали, не знаю, но получилось так, что лучшие результаты у нас в клинике. Потом в кабинете Бориса Васильевича Петровского – он был и академиком, и министром – состоялся консилиум. Лечащий врач Келдыша доложил ситуацию. Началось обсуждение. Вокруг сидят академики, лишь у вашего покорного слуги нет столь высоких званий. Петровский говорит, что Келдыш категорически отказался делать операцию за границей, но он готов ее сделать здесь. Где? Борис Васильевич говорит, что лучшие условия в «кремлевке» и нужно оперировать там. Молчание. Тогда слово беру я. Говорю, что условия в «кремлевке» лучше, но оперировать его нужно там, где операции на сосудах идут ежедневно, то есть у нас в клинике.
– И что же?
– Борис Васильевич Петровский вдруг резко прервал консилиум, ничего не сказал…
– Ему надо было переговорить с Келдышем?
– Конечно. Вскоре Мстислав Всеволодович оказался в палате по соседству с моим кабинетом. Операцию провел Де Бекки. У Келдыша был тяжелейший послеоперационный период. Не со стороны сосудов, а из-за желудка. Он беспрекословно выполнял все пожелания врачей. Никаких капризов! Он был идеальный больной.
– Полностью доверял врачам?
– Да. К сожалению, у людей такого плана не всегда это бывает…
– А потом вы с ним общались?
– Много раз встречались. У нас добрые отношения сложились…
…Однако Келдыш чувствовал себя все хуже и хуже. Ему уже тяжело было выполнять сложные обязанности президента Академии. И он решил оставить этот пост. Его долго уговаривали, мол, соратники и коллеги будут помогать, но Келдыш уже принял решение…
Он предложил на свое место двух близких ему людей, которых он бесконечно уважал. Это были академики Патон и Александров.
В ЦК партии склонялись к тому, чтобы президентом стал Патон. Однако Борис Евгеньевич категорически отказался, а когда М.А. Суслов попытался «надавить» на него, сказал: «На такой пост насильно не назначают…» Он также поддержал кандидатуру Анатолия Петровича Александрова. И этот выбор оправдал себя.
Мстислав Всеволодович ушел из жизни внезапно, неожиданно для всех. Случилось это в закрытом гараже на даче.
Появилась версия, что Келдыш покончил с собой, мол, он специально завел двигатель автомобиля и закрыл двери, чтобы отравиться угарным газом. Ни подтвердить, ни отвернуть эту версию никто не может…
«Вечером (это была пятница) раздался телефонный звонок, – вспоминала Н.Л. Тимофеева. – Звонил Мстислав Всеволодович. Разговор был грустным по тону и не похожим на прежние: он очень мягко спросил о житье (раньше такого не бывало), спросил, все ли депутатские дела мы сделали. Ответила, что все сделано, кроме двух дел, но они очень легкие, и я сама с ним справлюсь. Спросил об Анатолии Петровиче, о каких-то академических делах… Положив трубку, я почувствовала то ли тревогу, то ли грусть… Смерть Мстислава Всеволодовича потрясла меня, да что меня – всех…»
Я спросил об уходе Келдыша и академика Покровского. Он ответил уклончиво:
– Его очень изматывала болезнь. В последние месяцы он практически не спал, еле держался на ногах. Мне показалось, что он измучен жизнью… А ведь очень светлый человек был, ну я уже не говорю о его гениальности.
Так случилось, что 50-летие полета Ю.А. Гагарина в космос и 100-летие со дня рождения М.В. Келдыша совпали. Символично? Нет, закономерно, потому что судьбы двух великих людей Родины соединились навсегда 12 апреля 1961 года.
Мне кажется, о этом очень точно сказал академик Ю.А. Осипьян:
«Он был особенный человек. Эта аура исключительности окружала его всегда, где бы он ни находился. Мстислав Всеволодович был человеком очень умным, остроумным и мог расположить любого – и мужчину, и женщину – к тому, чтобы к нему относились со вниманием и почтением. Я помню, например, один случай, когда был День космонавтики, который отмечался в Центральном театре Советской армии. Перед тем, как выйти в президиум заседания, все собирались в специальной комнате. Там присутствовали космонавты, ученые, представители промышленности, государственные и политические деятели. Мстислав Всеволодович тогда уже был болен и чувствовал себя очень плохо. Я стоял недалеко, и это было видно по выражению его лица: он, стиснув зубы, пережидал приступ болей, стоял один, немного в стороне, ни с кем не общаясь. В этот момент открывается дверь, и шумно вошли руководители государства и члены правительства. Первым с улыбкой шел Леонид Ильич Брежнев. Они увидели Мстислава Всеволодовича (хотя он ни на кого не смотрел), и сразу же атмосфера как-то изменилась. Каждый очень предупредительно, с вниманием подошел к нему, пожал руку и, отводя глаза, отошел в сторону. Было видно, что в данный момент, в данном собрании Келдыш есть самый главный и самый значительный человек. Много раз я наблюдал похожие ситуации, и всегда это ощущение значительности личности присутствовало и не вызывало сомнений».
К сожалению, в нынешних школьных учебниках я не нашел даже упоминания о М.В. Келдыше.
В Москве есть площадь, носящая его имя, но памятника великому ученому нет. Пока и не слышал, что к юбилею он появится.
В Риге, где родился М.В. Келдыш, бюст был установлен. Как Герою Социалистического Труда, удостоенному этого звания дважды, а потом и трижды. Но не знаю, сохранился ли он в наше неспокойное время…
Впрочем, гении не нуждаются в почитании, память о них нужна нам, живущим, и тем, кто придет нам на смену. Когда рвется ниточка памяти, протянутая из прошлого в будущее, нация деградирует и погибает. Помним ли мы об этом?!
В Саратове на 4-м курсе индустриального техникума Юра Гагарин начал увлекаться авиацией. Он начал заниматься в аэроклубе.
Гагарин вспоминал:
«Дважды ночами мы выезжали на аэродром и, переживая, ждали, когда нас поднимут в воздух. Но нам не везло: не было подходящей погоды. Невыспавшиеся, переволновавшиеся, возвращались мы в техникум и садились за дипломные работы. Их-то ведь за нас никто не сделает!..
Я уж не помню, как мы взлетели, как ПО-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…