злобный рок, ты боишься его каждой клеточкой, но в то же время он парализующе притягивает тебя к себе. Там, в тридцати километрах, лежит город Стерлитамак, где на улице Гоголя пропала моя давняя любовь. А еще дальше, много дальше — Уфа. Где живет она, Блондинка, самая милая блондинка на свете. Она разъезжает по улицам города на красном «Ситроене», и водители уступают ей дорогу, а в особенности те, кто живет в «Сети». Ведь все знают, что она — Королева Дорог. Она — лучшая.

Вялым движением я взял телефон и набрал сообщение.

<Муха>: Блондинка! Отзовись!

И, без передышки, новое:

<Муха>: Пуля! Ответь!

Равнодушно пристегнул телефон к приборной панели. Закурил, постарался расслабиться. Мимо сновали автомобили разных мастей. Они ездят тут каждый день — кто по делам, кто с работы, — потому многие из водителей косятся в мою сторону, гадая, что за шпик торчит тут ежедневно, как в засаде. Им невдомек, что сегодня ночью я вновь пробудился от бессвязного кошмара, и мои глаза вываливались из орбит, словно за налипшими к лицу волосами женщины я пытался разглядеть трассу, а мои руки сжимали несуществующий руль.

И в этот момент телефон ожил.

Я смотрел на него. Истуканом я таращился на наяривающий полифоническую мелодию телефон, таращился на табло, таращился на номер, высветившийся на нем. Я не знал этого номера, он не значился в моем телефонном справочнике, но после того, как ты узнаешь, что между тобой и дорогами существует некое родство, твоя интуиция вырастает до небывалых высот. Номер телефона уничтожал, резал мои нервы. Он оповещал о чем-то, коротко и неумолимо, но я не мог постигнуть смысла.

Я схватил трубку. Выскочил из машины, словно в салоне завелись черви, нажал на заветную кнопку с зеленой трубкой на ней.

— Алло!!!

— Привет, Роман.

В глазах зарябило. Ни разу до этого момента я не слышал голоса ее брата. Прошел уже месяц, как я скинул ему номер моего мобильника. Целый месяц… Но все-таки он позвонил. Я даже ни на миг не усомнился, что это он. По тону понял. И он говорил со мной, он говорил, а не сопел молча в трубку, чтобы поиздеваться.

— Пуля, где носит твою сестру?! Месяц не могу ей дозвониться!

— У меня для тебя новости, Роман. — Голос у него холодный, почти угрожающий. — Ее нет. Бессмысленно звонить.

— Слушай, давай как мужик с мужиком, а?! Давай начистоту! Мы все были в «Сети», мы давно знакомы. Ты знал, что я был с ней в ту ночь. И ты же писал мне, когда мы устроили ралли, помнишь? — Я нес, что попало. Я скакал по обочине, размахивал руками. Мною дивились из салонов проезжающих машин, но для меня не существовало ничего, кроме мобильной связи между двумя городами, которую я боялся потерять. — Если она не хочет больше со мной общаться, пусть скажет прямо, черт возьми. Я не дебил и не прилипала. Навязываться не стану. Так пропадать тоже неправильно. Я имею право хотя бы на последний разговор. Ну передай ей, будь человеком, пожалуйста, пусть она мне перезвонит.

Пауза в трубке. Потом:

— Ты закончил свой бред?

— В общем, да.

Плечи обвисли. Пауза стала невыносимой. Я решил, что сейчас он просто отключится, посчитав, что нечего тратить время на такую истеричку, как я. Но он не отключился.

— Ты не понял, Муха. Ты не понял, а должен был. Ее нет не только для тебя. Ее нет вообще. Она разбилась на оренбургской трассе. Ее разорвало в клочья. Ее больше нет.

Телефон вылетел из моих рук, упал на камни, разлетелся вдребезги. Я рухнул на колени, запустил пальцы в щебенку, сжал кулаки так, что полопалась кожа.

Мир почернел, а потом и вовсе низвергся.

120 миль

Я снова где-то далеко… Вокруг меня ночь, наполнившая закоченевший, похоронный мир. Тащусь на минимально возможной скорости. Магнитола выключена, возможно, навсегда. Музыка мешает мне, она имеет свойство греметь и поглощать слова. А я хочу, чтобы меня слышали. Я хочу быть услышанным. Я не могу так, не могу один, не могу держать в себе. Я подыхаю от одиночества, от пресловутого свободного полета, который — миф, придуманный нытиками, неспособными завести отношения. Мне не нужна свобода, я хочу выкинуть ее в мусорку.

Рядом со мной сидит моя Блондинка. На ней джинсовый костюм, пригодный для дорог, на которых она привыкла жить, которые стали ее домом. Теперь она не одна. Теперь нас двое. Мы едем потихоньку в ночь, и нет бешеных гонок, нет порочных страстей, только мой убаюкивающий, тихий голос. Мы переродились в одну из ночей. Мы стали другими.

Я рассказываю ей, как я провел день. Как колесил по городу с шефом, и тот заколебал меня своей болтовней о новой избраннице. Привыкнув к его всегдашней немногословности, я выражаю удивление таким вот переменам. Я спешу поделиться своим удивлением с ней, с ней единственной, которой я доверил самое сокровенное, которая доверила мне самое сокровенное…

Она молчит, глядя перед собой в нехотя расступающуюся перед нами темноту. Она молчит, лишь улыбается, легко и чуть загадочно. Она не может ответить. Она мертвая, она умерла. Ее нет для меня, ее нет для всех, вообще нет. Нет для Пули, для Птицы, для Рефрижератора. Для Свина, Лады, Трубы, Поворота, М.Ежа, Ястреба, Осколка. Ее нет…

Но она со мной. По-прежнему и уже навеки.

Вот и родной-чужой-любимый-ненавистный каземат. Город, где я живу всю жизнь, но в то же время я здесь проездом. Что я позабыл здесь? Что мне делать? Вновь гряда однообразно-скучных домов, пресные лица, одно и то же небо…

Небо.

Я взглянул на часы. Пять утра. Я промотался где-то всю ночь, как шарахается пьяный — незнамо где. Я был где-то далеко, но не помню, где именно — все стерлось, все в тумане. Уже начинает светать, сумрак раздвигается, в воздухе обозначается сероватая мгла, и в нем, в этом зернистом негативе, город еще более мертв.

Небо…

Я резко вывернул вправо и надавил на газ. Теперь я мог ездить, мог поехать куда угодно. Истерика больше не напоминала о себе. Но только путь ли это? Нет. Нет, это не путь. Тупое движение в никуда. Двигаться, чтобы не подохнуть.

Я ехал в сторону пригородных домов, спящих и серых, к высокому холму. Мимо старого кладбища, где похоронена моя первая подружка, с которой я потерял девственность и на могиле которой был всего один раз. Выше и выше в гору. Мимо