Операция дочери прошла успешно. Муж приезжал к нам в больницу каждый день, обуючивал больничную палату, привозил нам фрукты и деликатесы, хотя во всем этом не было необходимости. Он как мог участвовал в спасении дочери, я это понимала. Поэтому говорила: «Конечно, приезжай. Спасибо за подушки. Да, привези ягод».

Наконец мы вернулись домой. У дочери на ушках теперь специальные процессоры, она слышит. Началась реабилитация по возвращению речевой деятельности. Я была очень рада, что все позади. «Вот теперь заживем!» — думала я.

Первую неделю после операции я пролежала, впечатав лицо в подушку. Из меня выходили страх и усталость. Рядом лежал муж в таком же состоянии.

Через неделю я вскочила, обновленная. Мне захотелось бежать в разные стороны, чтобы нагнать все упущенное за время болезни время.

— Вставай! — сказала я мужу. — Хватит валяться.

Но он не встал, он был подавлен, будто выключен из розетки. Ничего не хотел.

— Я еще полежу, — сказал он.

Я была удивлена, присматривалась к нему. Никак не могла подобрать слово, чтобы охарактеризовать его состояние. Я убегала по делам, возвращалась веселая, с цветами и эмоциями. Миша встречал меня потухший.

— Как прошел твой день? — спрашивала я.

Он пожимал плечами. Ничего не отвечал и ничего не спрашивал в ответ. А раньше его всегда интересовало, как прошел мой день. Я начинала рассказывать сама, не дожидаясь вопроса. Как бы хвасталась ему тем, как хорошо мне там, в большом мире. Не то что тут, с ним.

Миша еще глубже прятался в свою раковину. Он был разрушен, хотел тишины и покоя. Он перестал играть с детьми, перестал смеяться, шутить. Вот и глагол-символ его новой жизни — «перестал».

Я сходила с ума от бессилия. Надо же что-то делать, как-то спасать. Я же обещала тогда, 15 лет назад, что и в горе, и в радости.

— Как твой экзамен? — спрашивала я вечером. Миша хотел получить МВА.

— Никак. Вопросы идиотские, тесты придирчивые, не на реальное знание, а на доскональный зубреж формул.

Я понимала: он не подготовился и не сдал.

— Как твои проекты?

— Никак. Там все тупят.

Я понимала: Миша выпал из процесса, остался за скобками, а никто из команды не стал замедляться и входить в его положение.

— Как ремонт?

— Никак. Полная хрень. Все из-за этой бригады.

— То есть не из-за того, что ты запустил этот процесс, перестал его контролировать, пустил на самотек?

Кто подменил мне мужа? Кто этот человек, который не в силах взять ответственность? Что с ним? Что это за состояние? Депрессия? Надолго ли она?

Я гуглю. Узнаю, что в 80 % случаев человек, погружаясь в депрессию, теряет семью, потому что со стороны депрессия выглядит как тунеядство. Лежит человек — бездельник. Что делать с бездельниками? Бездельников нужно осуждать, от них нужно уходить. А что же еще? Семья немножко терпит — и разбегается. Мол, нет, это невозможно. Или вставай — или прощай. Я решила бороться.

Но как? Я сказала мужу: иди к врачу. Он сказал: разберусь. Я сказала мужу: пей таблетки. Он сказал: разберусь. Нельзя вылечить человека, если он не считает, что болен. То есть считает, конечно, он же не идиот, но уверен, что справится сам.

Он лежал. Время шло. Я смотрела в зеркало. Из зеркала на меня смотрела несчастная женщина, у которой вянут лучшие годы. Мне хотелось парить в небе, а мой партнер тянул меня вниз, отнимал силы и вдохновение.

Надо уходить. Ведь эти потерянные полгода — это моя ответственность. Я потеряла их с собственного согласия. Миша сам меня этому научил. Жить нужно ярко, весело, вприпрыжку, а не вот так брести уныло, неуверенно, без энергии. Ясно, надо разводиться, пополнять статистику. Я же сильная, я справлюсь. Вытяну двоих детей одна.

Решение принято. Я готовилась к разговору с сыном, подбирала слова. Думала, как рассказать о грядущем разводе так, чтобы не травмировать ребенка. Дочка еще совсем мала, она ничего не поймет. Однажды я разбирала вещи и нашла ракушки. Мы давно привезли их с моря.

— Если приложить ракушку к уху, можно услышать шум моря, — сказала я и протянула по ракушке мужу и сыну.

Дочке не протянула. Она, конечно, теперь хорошо слышит, но не настолько, чтобы расслышать море.

— Знаешь, а ведь если бы я тогда не затянул с ремонтом, мы переехали бы в июле и с ней бы этого не случилось, — вдруг сказал Миша.

Я резко обернулась и посмотрела на мужа. Я вдруг поняла, что с ним. Мне с моей проницательностью потребовалось полгода, чтобы понять. Он просто надорвался. Ответственность за ситуацию с дочкой он по привычке взвалил на себя. Держал ее, неподъемную плиту, над головой. А она оказалась тяжелее, чем он рассчитывал. И она рухнула на него, эта плита, и придавила.

В этот момент я поймала слово, которое никак не могла поймать, слово, характеризующее его состояние. Миша был придавлен чувством вины. Он считал, что это он во всем виноват. И теперь его крохотная любимая дочь не сможет услышать, как в ракушке живет море. У него коротнула жизненная проводка, огни погасли, больше нет маяков. Куда идти? Зачем?

Я, конечно, могу уйти. Оставить его там, под плитой, одного в темноте, затопленного разочарованием в жизни, семье и себе. А могу остаться и бороться, по миллиметру вытаскивать его из-под плиты.

— Ты ни в чем не виноват, Миш. Эта болезнь — лотерея. Не надо брать на себя ответственность за все на свете. Достаточно нести ответственность за свою собственную жизнь.

Если человек ломает руку, ему накладывают гипс. Гипс нужно носить несколько месяцев, чтобы рука срослась. Сломанную душу человека нужно гипсовать поддержкой.

Я поняла, что все это время муж дрожал, а я должна была — как он когда-то — подойти и обнять, а не гундеть, страдать, вздыхать и осуждать. Я верила во врачей и таблетки. Врачи знают, какие тут нужны слова и действия. Таблетки заботливо доставят в кровь серотонин, гормон счастья. Но ни таблетки, ни врачи не скажут:

— Давай я помогу держать тебе твою плиту.

Я поняла, что мой уход — это не про силу, а про слабость. Это будет не уход, а побег от проблем. С раненым партнером, цинично брошенным на поле боя, нужно остаться, сплотиться, выкарабкаться вместе. Прикрывать, страховать, гипсовать. Я подхожу к зеркалу и вижу там того, кто может и хочет все исправить. Чтобы потом, когда все