«Куда ведет эта дверь?» — спросил я секретаршу, указывая в другой конец комнаты. «А это личные покои. Вам туда нельзя. Запрещено». Она наконец утратила свое высокомерное спокойствие. Работать в прямом контакте ее не учили. «Ну, тогда я пошел», — сказал я и двинулся по направлению к двери. «Нет!» Она вскочила и преградила мне путь. Страна, в которой она родилась, была настолько убеждена в своем превосходстве, что ее гражданам даже в голову не приходило, будто кто-то может позволить себе неповиновение, пусть даже по ничтожному поводу. Я улыбнулся и отодвинул ее в сторону. Она вцепилась мне в рукав, стараясь удержать, началась возня. Из-за двери послышался знакомый голос. «Что там происходит?» Я вошел внутрь. «А, это вы? Вот оно что!» Мое появление, казалось, совершенно его не удивило. В дверях, бормоча извинения, появилась секретарша. Он отослал ее взмахом руки. Дверь захлопнулась. Я сказал: «Я должен с вами поговорить».

Мы были одни в богато обставленной комнате. Персидские ковры на паркетном полу, антикварная мебель, на стене его портрет в полный рост кисти известного художника. Моя истертая, потрепанная, неглаженая форма подчеркивала по контрасту пышность его мундира с шитыми золотом эмблемами на обшлагах и плечах, с орденскими нашивками на груди. Он встал; я уже забыл, что он такой высокий. Великосветские манеры, которыми он всегда отличался, стали еще более утонченными с тех пор, как я видел его последний раз. Мне было не по себе. Его присутствие возымело на меня свое обычное действие; однако теперь различия между нами были настолько очевидны, что мысль о связи, даже самой неопределенной, была неуместна и просто нелепа. Когда он сказал: «Не стоило прорываться сюда с боем, я все равно ухожу», я смутился и смог произнести только: «Сначала я должен с вами поговорить». — «Это невозможно. Я уже опаздываю». Он глянул на часы и направился к двери. «Вы, конечно же, можете подождать одну минуту!» Я обеспокоенный поспешил встать на его пути. Лучше б я этого не делал. Глаза его сверкнули — он рассердился, и я упустил единственный шанс. Я проклял свою глупость. Возможно, мой потупленный взгляд и расстроенное лицо позабавили его: во всяком случае, отношение его внезапно изменилось. Он слегка улыбнулся. «Я не могу прервать военные действия ради разговора с вами. Если вам непременно нужно мне что-то сказать, вам придется пойти со мной». Я был счастлив. Лучшего я и ожидать не мог. «Правда? Это замечательно!» Я стал горячо благодарить его. Он расхохотался.

Вдоль дороги к взлетному полю стояли люди в надежде увидеть его хоть одним глазком. Они толпились на тротуарах, высовывались из окон, с балконов, висели на деревьях, заборах, телеграфных столбах. Некоторые ждали уже довольно давно. Меня поразило, как велико его влияние на толпу.

В самолете, сидя рядом с ним, я ловил на себе любопытные взгляды пассажиров. Земля внизу была не плоской или слегка изогнутой, как обычно, она представлялась сегментом шара, с голубым морем и желтовато-зеленой сушей. Вверху синела темная ночь. Принесли напитки, мне подали позвякивающий стакан. «Лед! Какая роскошь!» Он взглянул на мою полуистлевшую форму и состроил гримасу. «Если уж вы решили стать героем, роскошь — это не для вас». Слова эти прозвучали насмешливо, но в его улыбке таилось обаяние. Возможно, таким образом он выказывал дружеское участие. «Могу я спросить, почему вы вдруг стали одним из наших воинов-героев?» Мне, конечно, следовало заговорить о работе. Но вместо этого я почему-то сказал ему, что мне это было нужно, чтобы избавиться от депрессии. «Забавный способ лечения. От такого и умереть недолго». — «Может, этого я и хотел». — «Нет, по сути своей вы не самоубийца. Хотя, какая разница, если все мы погибнем на следующей неделе?» — «Так скоро?» — «Ну, возможно не буквально на следующей неделе, но осталось совсем недолго». Я не мог не заметить, что моргал он специально, чтобы создавалось впечатление, будто его яркие синие глаза отражают ослепительный свет. У него, конечно, были секретные сведения. Он всегда узнавал все раньше других.

Подали ужин, настолько обильный, что я не смог съесть и половины. Я уже отвык столько есть. После ужина я снова попытался объяснить, зачем пришел к нему, но слова никак не складывались в предложения. Я стал размышлять о нем и спросил, почему, увидев меня, он почти не удивился. «Я, пожалуй, ждал вас. — Выражался он довольно туманно. — Вы имеете свойство появляться как раз тогда, когда что-то должно вот-вот случиться». Видно было, что говорит он серьезно. «Вы действительно ожидаете катастрофы в ближайшие недели или дни?». — «Похоже на то».

Опущенные шторы скрыли небо. Сейчас должен был начаться фильм. Он прошептал мне на ухо: «Подождите, пока они сосредоточатся на экране. Тогда я покажу вам кое-что поинтереснее. Но вообще-то это строго секретно». Я стал ждать, обуреваемый любопытством. Мы тихо встали с мест, вышли за дверь и остановились у незакрытого иллюминатора. Я уже перестал понимать, который сейчас час. Над нами царила ночь, внизу было светло, как днем. Ни облачка. Я видел разбросанные по морю острова — обычный вид с высоты. И тут показалось что-то необыкновенное, не поддающееся описанию: из моря выступала стена льда, переливающаяся всеми цветами радуги; рассекая море, она двигалась, поднимая перед собой гребень волны, словно плоскую бледную поверхность моря скатывали, как ковер. То было зловещее, чарующее, сверхъестественное зрелище. Мои глаза смотрели вниз, но перед внутренним взором представало иное. Ледяной мир накрывал землю. Отвесные стены льда окружали девушку. Ее лунно-белая кожа, волосы, сверкающие как бриллианты в лунном свете. Мертвый глаз Луны, наблюдающий за кончиной нашего мира.

Выйдя из самолета, мы оказались в далекой стране, в незнакомом мне городе. Правитель прибыл для участия в важной конференции, его ждали люди и срочные дела. Он не торопился избавиться от меня, что весьма мне польстило. Он сказал: «Вам стоит осмотреться, место интересное». Город был взят недавно, и, поинтересовавшись, каков ущерб, нанесенный войсками, я получил ответ: «Не забывайте, среди нас есть и цивилизованные люди».

Он прогулялся со мной по красивейшим ухоженным садам под охраной вооруженной стражи, облаченной в черные с золотом мундиры. Находиться с ним рядом было для меня большой честью. Это был красивый во всех смыслах мужчина в самом зените славы, с натренированными как у атлета мышцами, человек сильных чувств и острого интеллекта.

Помимо витальности и энергии, он излучал чувство неоспоримого превосходства. Воздух вокруг него полнился аурой власти и успеха. Пройдя мимо искусственных каскадов, мы подошли к поросшему лилиями пруду. Гигантские ивы свешивали к воде длинные зеленые волосы, создавая грот, манящий прохладой и тенью. Мы присели на каменную скамейку и стали смотреть, как мечется зимородок, выписывая сверкающие параболы. На отмелях стояли цапли, серые тени были неподвижны. Картинка получалась идиллическая, мирная; насилие было на расстоянии нескольких миров отсюда. Я подумал, но вслух этого не произнес, как жаль, что сюда не пускают людей насладиться покоем и красотой. Как будто прочтя мои мысли, он сказал: «Раньше в определенные дни парк был открыт для посещения. Однако нам пришлось от этого отказаться — из-за вандализма. Хулиганы вытворяли такое, чего не позволяли себе даже солдаты. Есть люди, которых невозможно научить ценить красоту. Это недочеловеки».