Он дал собакам команду, и они, напрягшись воедино, сдернули нарты, на которых был укреплен чукчин каяк и припас еды.

— Ы-ы-ы-ы… — доносилось из-за спины, слабея…

Ягердышка прокатил уже метров двести, когда вдруг остановил нарты и оглянулся.

Старик стоял на берегу и смотрел вслед…

И тут что-то не выдержало в Ягердышкиных внутренностях, что-то сжалось… Он бросил нарты и со всех ног бросился обратно к старику.

Бердан стоял и плакал.

Чукча ткнулся всем лицом ему в плечо.

— Не хочу в ад, — прошептал эскимос. — Не хочу в смолу!

— Я буду скучать по тебе, дед! — признался Ягердышка. — Ты тоже вспоминай меня. Пожалуйста!.. — Из его глаз брызнуло морем.

— Ы-ы-ы-ы… А правда, Иисус был?

— Правда. Он и сейчас есть. Это Бог наш, Бердан. Он видит нас… Ты молись ему, и простит Он…

Ягердышка оторвался от старика и пошагал к нартам.

— Эй! — крикнул старик. — Подожди, однако!

Он смешно побежал за Ягердышкой, отрывая ноги от земли лишь на сантиметр. Зашаркал.

— Подожди! — Догнал. — Куда спешишь? — Подышал. — На-ка вот… — И вытащил изо рта кусок смолы. — Пожуй на дорожку…

Сухими пальцами он засунул жвачку в чукчин рот, еле сдержал слезный порыв, развернулся и пошел обратно. Ягердышке показалось, что старик постарел, отдав черный кусочек, как будто от сердца отщипнул. Чукча стоял с приоткрытым ртом и ронял крупные слезы.

Бердан шел к стойбищу сгорбленный, еле волоча ноги. На секунду он остановился и, не оборачиваясь, перекрестился слева направо, затем скрылся за ледяным торосом. А Ягердышка вернулся к нартам и заскользил под веселый лай собак к неведомому берегу под названием Америка.

Весь первый час своего путешествия он думал о Бердане и о том, что привязался к нему, как к родному, на второй же час задумался об Укле.

Прощались они скромно, особенно чувств не растрачивая, просто посидели друг напротив друга, потом Ягердышка полежал на жене немножечко и в ознаменование пуска сгущенной любви поцеловал ее в глаз, почувствовав на языке соль.

А что, бабам полагается плакать!

Уже на выходе из чума Укля вручила чукче ружье и мешочек с патронами, зевнула и отправилась спать…

Он бежал за нартами и бубнил себе под нос, что вот устроится в Америке и перевезет Уклю на богатую жизнь к богатым эскимосам. Будет чум с душем и ванной, в которой Укля станет мыться, как тогда, в первый день их знакомства, под айсбергом. А еще Ягердышка подумал о залежах Spearmint, которые он будет частями высылать посылкой старику Бердану… А потом, потом… А потом он выпишет самого Бердана на постоянное место жительства в Америку. Ведь старик знал первооткрывателя этой чудесной страны, самого Ивана Иваныча…

Ягердышке предстояло пробежать сначала километров сто пятьдесят по суше, а затем перебраться через пролив, там-то и есть Америка. В том, что коварный старик на сей раз не обманул, чукча был уверен, а потому нарты скользили бодро, хоть собаки уже и не тявкали — слегка притомились от полной прыти, потому Ягердышка притормозил вожака и пошел следом пешком.

Куда торопиться, решил он. Америка не олень, в тундру не убежит! Сделаю три ночевки. Посплю на воле три луны, а уж потом… Что будет делать Ягердышка в Америке, он сам толком не знал. Все его знание о чудесной стране сводилось к неограниченным запасам Spearmint и богатым поселениям эскимосов.

А где гарантия, что американские эскимосы примут его, бедного чукчу, к себе и поделятся Spearmint?.. Гарантий не было, что несколько умерило пыл Ягердышки.

Бог даст, все хорошо будет!

Ягердышка перекрестился, глядя на заходящее солнце, остановил собак и принялся готовиться на ночлег.

Часа полтора ушло на то, чтобы ножовкой нарезать ледяных кирпичей и выстроить иглу, в которой предстояло спать ему и медвежонку. Днем хоть и было еще тепло, но ночь замораживалась уже градусов до двадцати, а в иглу всегда плюс. Затем Ягердышка отвязал всех собак, достал из мешка несколько сухих валежин, чайник, кружочек сухого спирта, связку сухой рыбы и шмат строганины.

Рыбу разбросал собакам, а все остальное втащил в иглу, где развел костерчик и вскипятил снежку для чая. Размачивая строганину в кипятке, он и медвежонок Аляска жевали мясо с наслаждением. Чукча запил ужин жирным чаем, потом сомлел и лег головой к выходу, чтобы через него наблюдать за Северным сиянием и Полярной звездой. Аляска посасывал его большой палец на левой ноге, и жизнь была хороша, и жить было хорошо…

Сон пришел сладкий и совсем не американский. Морфей привел Ягердышке его родителей — крошечных человечков с гладкими лицами. Маму и папу.

— Что ж ты, сынок, не сказал, что в поход уходишь! — сетовала мать.

— Трубочки не выкурили, — обижался отец. — Нехорошо!..

— У нас почты нет, — оправдывался Ягердышка. — А и не курю я…

— Голубка бы послал, — настаивала мать, и чукча увидел, что во рту у нее нет зубов.

— Так голубки в Москве живут и в Америке! Вот доеду до Америки и тотчас птичку запущу, — ответил ей Ягердышка.

— Смотри, — погрозил дымящим чубуком отец. — Не забудь!..

После этого Морфей растворил родительские облики в царстве спящих и взамен пробудил другие…

Кола и Бала на сей раз были экономны. Попросту не болтали, меж собой не ссорились. Не теряя ни секунды, набили Ягердышке морду и сверху и снизу, погрозили пальцами и были таковы — растворены в пространстве. Скулил испуганный медвежонок, а Ягердышкино настроение находилось в упадке. Тайным делом он рассчитывал после ухода в Америку расстаться с драчливыми братьями и явиться на новое место жительства с физиономией природного цвета. Но не тут-то было: уголовники не отставали, били все нещаднее, и спасения, казалось, от них не было вовсе.

— Гады! — выругался чукча и принялся охлаждать побои подножным снегом.

А еще Ягердышка решил не спать следующей ночью, подкараулить братьев и обоих пристрелить из подаренного Уклей ружья…

Вышел он с восходом солнца, даже чаю не попив. Настроение было самое скверное и шаг от того короток, а бег собак уныл. Лишь Аляска, облизывая розовым язычком черный нос, порыкивал по-щенячьи и вовсю радовался жизни… «Надо бы поторопиться! — решил Ягердышка. — А то и за пять дней не доберусь!»

— Теп-теп-теп!.. — закричал он, и собаки припустили.

Ягердышка тоже побежал, и от ощущения собственной молодости и силы все в нем наполнилось праздничным теплом и оптимизмом. Он уже забыл о ночных побоях и думал о том, как красив край, в котором он рожден, сколь много в нем пространства и что он помещен в это пространство Иисусом Христом жить человеческую жизнь!

— Ведь можно было и собакой родиться! — решил чукча. — И бежал бы я сейчас не человеком, а собакой, хорошо коренником, а так и сукой пристяжной мог!..