«…О том, что Шура умерла, я узнала с опозданием на три месяца. Сразу, как только эта новость дошла до меня, я поспешила навести о тебе справки. Тогда у меня не было мыслей подружиться с тобой (прости меня, девочка, но до нашего знакомства я не воспринимала тебя как свою внучку), мне только хотелось убедиться, что ты в порядке. Когда я узнала правду о тебе и твоей матери, я пришла в ужас. Я даже не предполагала, что есть женщины, которые могут тратить деньги на мужиков в ущерб ребенку! Это кошмарно! Но еще кошмарнее то, что она не стеснялась развратничать при тебе! Когда мне об этом поведала твоя соседка по коммуналке, я нарисовала себе твой портрет: размалеванная, грубая, прокуренная девица, на которой негде ставить пробу – я решила, что у такой матери не может вырасти приличная дочь… Как я ошиблась!

Девочка моя, когда я увидела тебя, такую чистую, такую невинную, такую добрую, в моей душе все перевернулось… И я единственный раз в жизни, поверь мне, единственный, горько пожалела о содеянном. Я не должна была отсылать Шурку прочь (если ты еще не знаешь, сообщаю: она была моей домработницей), не должна была откупаться от нее комнатой и деньгами, я не должна была вычеркивать тебя из своей жизни… Я очень виновата перед тобой и на коленях прошу прощения!

Отдельное «прости» за то, что не осмелилась сказать тебе правду в лицо…»

Аня вытерла ладонью крупные горячие слезы, что непрерывно катились по щекам, и возобновила чтение.

«…Чернила кончаются, поэтому буду заканчивать свое сумбурное послание. Я о многом тебе хотела рассказать, но, пожалуй, не смогу, и не из-за чернил, просто трудно изложить историю моей жизни и жизни твоих родителей в нескольких абзацах. Но ты узнаешь ее, если захочешь. Для этого тебе надо нагрянуть в гости к Вете Голицыной, ей обо мне известно буквально все. Знала бы ты, как распирало ее все эти годы, как она мечтала растрепать всем мои тайны, но я крепко держала эту сплетницу за гузку письмами ее мужа. Этот бонвиван всю жизнь был в меня влюблен!

Но я отвлеклась, а между тем есть то, что ты должна исполнить обязательно. Для собственного блага. Аннушка, когда приедешь к Вете, не забудь спросить, где зарыта собака.

Так и спроси: «Где зарыта собака?» Если она заартачится, ищи сама.

219-6-3;55-10-6; 200-3-5; 301-12-2; 12-7-3; 600-29-2»

Удивленно моргая, Аня смотрела на ряд цифр. Это еще что такое? Шифр, что ли? Но зачем эти игры в шпионов? И при чем тут собаки, да еще дохлые? Зачем ей останки мертвого пса? Как написано в письме, для собственного блага? Ну уж это, извините, перебор…

Пропустив строчку с глупым шифром, Аня перескочила на первую в последнем абзаце.

«Прощай, моя девочка, больше не увидимся! Надежды на свидание в загробной жизни у меня нет: нам уготованы разные дороги – меня, в отличие от тебя, ждет ад. Но не беспокойся обо мне, я договорюсь с самим чертом!

Будь счастлива, внученька! Прости и прощай!

Р.S. Письмо никому не показывай, про собаку не говори ни одной живой душе. Когда найдешь ее, узнаешь почему».

На этом письмо заканчивалось. Аня еще раз пробежала глазами по последнему абзацу, пробормотала: «Прости и прощай», сложила лист, аккуратно разгладила и зачем-то засунула обратно за переплет.

В голове был полный сумбур. На сердце камень. Она не знала, радоваться ей или огорчаться. С одной стороны, Аня была в полном восторге оттого, что баба Лина оказалась ее настоящей бабушкой, с другой, ей стало горько, потому что узнала она об этом только сейчас… Еще ей не верилось, что написанное в письме правда, ведь она привыкла считать себя сиротой – мать с детства твердила ей, что у нее не осталось ни одного живого родственника. Поумирали, говорила она, кто от пьянства, кто от болезней, кто от старости… И вот теперь оказывается, что у нее куча родных! Есть даже брат с сестрой… С ума сойти, брат с сестрой! Она всегда мечтала их иметь! Конечно, Фрося с Денисом ей страшно не понравились, и они приняли ее в штыки, но тогда-то они не знали о своем родстве… А теперь они могут подружиться!

А еще у нее появился папа – Эдуард Петрович Новицкий. И пусть некоторые злые люди утверждают, что он бандит, она все равно будет его любить! Да, будет любить за троих: за себя и за его противных детей.

Но сначала она должна узнать всю правду. И, чтобы узнать ее, она поедет не к старухе Голицыной, как советовала ее бабушка, нет, она сразу отправится к Эдуарду Петровичу Новицкому.

К своему отцу.

Эдуард Петрович неспешно прохаживался по кабинету. Он только что поел, вот и ходил: в каком-то Каринкином журнале прочитал, что после еды нельзя сразу садиться (а тем более ложиться), желательно подвигаться, чтобы пища быстрее переварилась и не отложилась в жир. Глупость, наверное, но Эдуард Петрович вот уже две недели придерживался этого совета – вдруг не глупость, вдруг поможет.

Когда он в шестнадцатый раз пересек кабинет, дверь неожиданно распахнулась, но в помещение вместо секретаря ворвался некто в красном пуховике и шапочке с помпоном.

– Это что еще такое? – рявкнул Эдуард, недовольно воззрившись на незваного гостя.

Нежданный визитер тут же был вышвырнут из кабинета за шкирку, и вместо него на пороге нарисовался привычный Андрюха.

– Эдуард Петрович, – возмущенно забухтел он, оттесняя незнакомца от двери своим мощным плечом. – Тут к вам какая-то ненормальная рвется, говорит, вы захотите с ней встретиться… – Он резко обернулся и цыкнул: – А ну не толкайся!

– Что за ненормальная?

– Не знаю…

– Я Аня! – раздалось из-за Андрюхиного плеча. – Аня Железнова!

– Аня? – переспросил Эдик, подходя к двери. – Но что ты тут делаешь? А впрочем, неважно… Андрюха, пропусти!

Парень нахмурился, но все же пропустил.

– Здрасти, – выпалила Аня, влетая в кабинет.

Поначалу Эдик не узнал ее – молоденькая девчушка в спортивной шапчонке, в пуховике и джинсах была ему незнакома, но, приглядевшись повнимательнее к ее лицу: широко распахнутым серым глазам, румяным щечкам, пухлому рту, он понял, Аня просто поменяла гардероб, что, безусловно, пошло ей на пользу – теперь она выглядела на свои двадцать с хвостиком, а не на чужие сорок.

– Откуда ты узнала, как меня найти? – удивленно спросил Эдуард.

– Петру Алексеевичу Моисееву позвонила, он сказал…

– Ну проходи… Присаживайся. – Эдуард Петрович указал рукой на стоящий в углу кабинета кожаный диван. Когда Аня послушно на него опустилась, он сел рядом и предложил: – Рассказывай, что привело тебя ко мне.

– Я хотела спросить… – Аня смешалась, опустила глаза. – Узнать кое-что…

– Так спрашивай. – Эдуард Петрович приглашающие развел руки.

– Вы… Вы… – Она судорожно вздохнула, зажмурилась, сжала кулаки и выпалила: – Вы мой отец?