Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебя умоляю! – фыркнул отец. – Мужчина один приехал отдыхать, знаем мы таких. Наверняка хочет подцепить себе кого-нибудь. А дома плачут четверо детей.
Это услышала Доротея.
– Почему ты решил, что у него четверо детей?
– Ну, может, трое или двое, один или вообще ни одного, не важно. Марлен тоже от него не в восторге, я слышал, как она говорила об этом с Гезой. И глаза у него какие-то коварные.
Для меня это было уже слишком.
– Иногда ты несешь бог знает что! Ну почему коварные, с чего ты взял?
– Глаза серые, зато люди смелые, карие – лучистые, зато мысли нечистые. Старая поговорка права. И кстати, смени-ка тон, фройляйн.
Доротея тихо рассмеялась, Нильс ухмыльнулся, Калли принялся рассматривать свои туфли, а Онно запел «Красные розы, красные губы, красное вино». Словом, помощи я ни от кого не дождалась. Меня трясло от злости, но совершить на глазах у свидетелей отцеубийство я не решилась. Пришлось послать ему долгий ядовитый взгляд и пойти к своей недокрашенной стене.
– И не думай, что я не заметил, как ты закатываешь глаза, Кристина Шмидт. Об этом мы еще поговорим. Пойду надену что-нибудь полегче. Мне жарко.
Дверь за ним захлопнулась.
Я швырнула валик в ведро с краской и повернулась к этим жалким трусам.
– Большое спасибо! Надеюсь, вы будете так же сдержанны, когда я удушу его малярным скотчем.
Нильс заглянул в ведро и улыбнулся:
– Пойду принесу тебе новый валик. Этот утонул. У меня есть еще один в машине.
Доротея размешивала краску.
– Я ничего не знаю про отношения отцов и дочерей. Такой сложный вопрос, тут психотерапевту работы на десятки лет, фройляйн!
Она рассмеялась, радуясь собственной шутке.
Только Калли мне посочувствовал:
– Послушай, думаю, отцы иногда ведут себя странно. Я ведь сам отец. Вот станешь постарше, начнешь лучше его понимать.
– Большое спасибо, Калли. Я иду курить. Если хочешь – ябедничай, мне все равно.
На всякий случай я уселась позади дома, убравшись с линии огня. Солнце светило в лицо, я представляла себе Йоханна Тисса на пляже и думала, как же нам все-таки встретиться. Не понимаю, что там себе насочиняла Марлен, но в случае с моим отцом это предубеждение в чистом виде. При встрече с моим бывшим мужем, который ему, кстати, потом понравился, он отметил его руки: «Ну и лапищи! Будь поосторожней. Такими руками людей на тот свет отправляют. Чтобы тебя задушить, ему и одной хватит».
Мама редко принимала всерьез его высказывания. На наше последнее совместное Рождество она подарила зятю перчатки, у него был тот же размер, что и у отца.
Мама! Я же ничего не сказала папе! Он все еще беспокоится. Ему следовало бы ласково спросить меня, кому я звонила, а не цепляться. Сам виноват.
Когда я вернулась в пивную, отец уже снова сидел на опрокинутом ящике, на этот раз опустив голову и закрыв лицо руками. Онно, Калли, Нильс и Доротея обступили его с серьезными лицами. Папа поднял голову. Он был мертвенно бледен и смотрел на меня с отчаянием.
– Ах, Кристина. Нам сейчас же надо ехать.
– Что случилось?
– Я вас отвезу. – Доротея склонилась к нему и ласково пожала руку. Потом повернулась ко мне: – Может, все не так плохо, как кажется?
Я ровным счетом ничего не поняла.
– Не мог бы ты мне объяснить, о чем речь?
Калли и Онно одновременно приложили указательный палец к губам.
– Его жена, – шепнул Онно.
– Что? А можно все то же самое, но полным предложением? Его жена, кстати, моя мать.
Папа тихо покачал опущенной головой.
Я перешла на крик:
– Доротея! Немедленно скажи, что случилось?!
– Хайнц звонил в клинику.
Он поднял глаза.
– Случилось что-то страшное, такое страшное, что они даже не могут нам сказать.
Меня охватила паника.
– Ты говорил с Инес?
– С Инес? Нет, почему? С клиникой!
– И что?
Он стал тереть глаза.
– Они сказали, что не дают справок по телефону.
До меня стало доходить, что произошло, и я опустилась перед ним на корточки.
– Ты набрал номер клиники и спросил, как себя чувствует мама? И они тебе ничего не сказали?
– Вот именно.
– А ты просил соединить тебя с отделением?
– Я же не знал, с каким.
– А Инес ты не позвонил?
– Я не помню наизусть ее номера. Но эти в больнице так странно ответили, что справок не дают. Очень странно.
Я поднялась на ноги и облегченно вздохнула:
– Папа, не надо волноваться, все хорошо. Инес позвонила, операция прошла нормально, мама, хоть и порядком вымотанная, в одиннадцать часов уже была в палате, и сегодня около трех ты сможешь ей позвонить.
Папа недоверчиво посмотрел на меня:
– Ты хочешь меня пощадить. Разве Инес может знать больше, чем персонал больницы?
– Она разговаривала с врачом и видела маму. А ты говорил с каким-нибудь вахтером.
– Нет, это была женщина, наверняка врач или вроде того. А почему же Инес не позвонила, если все хорошо?
– Она звонила, я тебе только что об этом сказала. Она оставила сообщение в голосовой почте, потому что ты выключил все телефоны.
Калли откашлялся:
– Ну что ж, звучит неплохо.
– Да. – Онно даже включил музыку. – Проскочили на волосок, если можно так выразиться.
Я достала из кармана телефон и набрала номер сестры. С момента ее звонка прошло более двух часов, может быть, она снова доступна. Мне повезло, после двух гудков она взяла трубку:
– А вы не торопились со звонком. Забыли, что маму сегодня оперируют? Я вам звоню сразу после операции, спешу вас успокоить, а у вас телефоны выключены.
– Папа боится облучения и что уши будут похожи на цветную капусту. Он выключил телефоны, а я не заметила. Ну что, она уже проснулась?
Инес назвала мне добавочный номер маминой палаты и сказала:
– Дайте ей еще немного поспать, врач заверил, что около трех она будет в полном порядке, а это через час. Я тоже туда поеду.
– Хочешь поговорить с папой?
– Если он не возражает.
Я протянула отцу мобильный:
– Поговоришь с Инес?
– Нее, – покачал он головой.
– Инес, он не хочет.
– И хорошо. Мне нужно ехать, услышимся, пока.