— Седьмую, Янину Браницкую, наша разведка случайно обнаружила в тундре, — поведал он, мужественно стараясь не поддаваться на провокации. — Как выяснилось, отстала от группы беглых уголовниц, вырвавшихся из какого-то лагеря. Фельдшер еле выходил её, зато теперь — рослая, физически крепкая — она жестко командует этим женским отделением. Она и две политические уже вооружены и неплохо обучены. В отличие от староверок, они готовы сражаться вместе с нами.

— Уверен, что именно эта, уголовница, попалась мне на глаза. Кто она — воровка, грабительница?

— В определенном смысле. Работала бухгалтером какого-то предприятия. Директора расстреляли за крупные хищения, а ее посадили. Вы ведь в принципе не против того, чтобы на базе находились женщины, господин барон? — только теперь всполошился комендант.

— Создание гарема приказом не предусмотрено, — все с той же жесткостью напомнил ему Готтенберг. — Но к жизни я привык относиться философски. Уверен, что женщины здесь не бездельничают.

— Помогают повару, занимаются стиркой, а также, не скрою, используются для… ну, скажем так, сексуальных моционов.

— Для «сексуальных моционов», говорите?! — вскинул брови фон Готтенберг. — Гениально! Как вам удалось изобрести такой термин, Фюрт? Нет, вы только прислушайтесь, господа, к звучанию этих слов: «Для сексуальных моционов»! Прелестно! Вижу, вы устроились здесь основательно.

— В предвидении того, что, возможно, придется зазимовать, — скромно потупил взор унтерштурмфюрер.

— Не скромничайте, Фюрт, не скромничайте. А вы, штабс-капитан, душа ваша бесшабашная, — обратился он к Кротову как к будущему коменданту зауральской базы, — учитесь. При создании вашего «Норд-рейха» опыт унтерштурмфюрера окажется бесценным.

* * *

Возвышенность, на склон которой они взошли, в самом деле оборонным валом тянулась от берега озера до необозримых болот, лишь кое-где поросших чахлыми рощицами да кустарником и усыпанных огромными валунами. С помощью взрывчатки и доставленных стройматериалов инженерная группа базы создала в этом валу, нанесенном на русские карты под названием Чертова гора, три просторных ангара, хорошо замаскированных и соединенных между собой отстойной посадочной полосой.

Когда группа Готтенберга прибыла сюда, в одном из ангаров уже стоял хорошо вооруженный транспортный самолет, способный одним рейсом эвакуировать весь гарнизон «Северного призрака» или дать бой любому забредшему сюда русскому пилоту, которого заинтересует то, что происходит на берегу Меркуловой) озера. Теперь здесь будут находиться и два морских штурмовика, чье появление на местных морских и воздушных коммуникациях станет для русских полной неожиданностью. Завтра же сюда должно прибыть также звено истребителей.

Все еще стоя на склоне возвышенности, Готтенберг в течение нескольких минут внимательно осматривал пространство вокруг базы. Под серым небом все оно казалось таким же серым и безжизненным. С трудом верилось, что где-то за его пределами могло существовать нормальное человеческое жилье, а на хлебных нивах и окраинах городов сходятся в битвах войска двух самых мощных в мире империй.

— Уж не вы ли, Фюрт, первым предложили заложить базу именно здесь, в этом тундровом аду?

— Не я, а наш полярный агент. Я же признал, что местность идеальная. Вы с этим не согласны?

— Просто я подумал, что человека, подыскавшего для люфтваффе это озерце, следовало бы представить к Железному кресту.

— Или, по крайней мере, не спешить с его ликвидацией, — процедил унтерштурмфюрер, задумчиво всматриваясь куда-то туда, где унылая болотная тундра сливалась со столь же унылым и болотным поднебесьем.

Как только старшина уловил, что начальник заставы пытается уснуть прямо за столом, он переглянулся с Оленевым.

— Комната готова, — передернул тот плечами. — Там буржуйка. Тепло, как в чуме.

— Ну, если как в чуме… — удовлетворенно произнес Ордаш. — Тогда командир останется доволен. — Не спрашивая разрешения у Загревского, старшина подошел к нему, положил его руку на свое плечо и поднял с кресла. — Пошли спать, товарищ старший лейтенант.

Начальник заставы промычал что-то нечленораздельное, но, поддерживаемый сзади Оленевым, покорно пошел со старшиной.

Быстро уложив командира, который уснул, едва коснувшись головой ватной солдатской подушки, старшина разрядил его пистолет и обойму вместе с двумя запасными, положил себе в планшет.

Исполнив святой завет, согласно которому заряженное оружие никогда не должно быть под руками у пьяного, Ордаш взялся за карабин. Ефрейтор со своим карабином уже ждал его у двери.

— Все, ефрейтор, поднимай паруса. Командир устал, пусть отдыхает.

— Часто камандыра устает, однако, — сочувственно признал ефрейтор.

Сам Тунгуса обычно пил очень мало, старшина еще ни разу не видач его навеселе. Но не потому, что опасался командиров, просто уверен был, что «огненная вода делает слабыми руку и глаз охотника». Судя по всему, он собирался стать лучшим охотником во всей Западной Сибири. Впрочем, стрелял ефрейтор действительно отменно. Ордаш убедился в этом, поскольку трижды ходил с ним на диких оленей. Причем в последний раз они дошли на лыжах почти до предгорий таежного хребта. Не потому, что нигде не могли обнаружить оленей, нет, двух из них они завалили еще в пяти километрах от заставы, ракетой предупредив об этом «группу доставки», шедшую по их следам, упреждая стаи волков. Просто Ордаш вдруг почувствовал: нужна какая-то психологическая разрядка, нужно как-то сменить обстановку, почувствовать себя вне всякого тяготения казармы.

А лекарство от тоски, которая охватывала в здешних краях всякого белого человека, определено было Оленевым со всей возможной конкретностью: «Берешь ружье, берешь собака и долго бредешь тундра, до самого тайга».

Поднявшись на мансарду, они выпили еще совсем понемножку, и всего лишь за удачную охоту, и через черный ход покинули здание Нордического Замка.

Они специально решили спускаться к восточному побережью, по хребту, окаймлявшему каньон, чтобы сэкономить время, которое ушло бы на обход мыса.

В глубине каньона все еще лежал снег, а цепь миниатюрных озерец прослеживалась за ледниками, которые вряд ли способны были растаять даже до середины августа.

— Солнце уже пребывало на крайнем западе, и где-то в глубинах Европы оно уходило бы в предвечерний мрак. Однако здесь через три-четыре часа закат сольется с рассветом, порождая величественное видение, называемое «белыми ночами», которые в здешних местах начинались со второй половины мая и завершались в начале августа.

Спуск оказался значительно круче, чем старшина мог предположить, причем на одном из уступов тропы он чуть было не свалился в обрыв, но не из-за крутизны склона, а от грохота, который вдруг донесся со стороны айсберга. Словно очарованный, Ордаш наблюдал, как, расколовшись в северной своей части, огромная ледяная гора поначалу как бы ушла под воду, а затем часть её вынырнула уже за просветом темно-синей полыньи, превратившись в самостоятельный айсберг.