Когда яма становилась глубже, с большим воодушевлением свистел металлоискатель.

— Мы уже близко, — говорил Хуп, археолог непредсказуемого металлолома.

— У меня мозоли вскочат, — жаловался поэт Бласко и показывал нам свои длинные руки из лирической слоновой кости, в то время как Мутис, латинист, молчал по своему обыкновению, хотя и копал энергичнее остальных, сосредоточенный в своем молчании, несомненно, перебирая пессимистические мысли на родном языке стоика Панеция.

Вдруг лопата звякнула, и Хуп осветил яму фонарем:

— Оно там.

И оно в самом деле было там, хотя цех копателей решил в этот момент устроить передышку, несмотря на протесты Хупа. Действительно, мы немного помедлили, прежде чем выкопать его и, таким образом, выяснить, что же это такое, потому что всем нам было весело от очевидности находки, и мы некоторое время нюхали и добивали бренди, ведь наше ликование было сильнее нашего любопытства, — у всех, кроме Хупа, который, несмотря на то что ликовал, пребывал также в нетерпении.

— Давайте, ребята, ночь уже на исходе; кроме того, нас могут тут застигнуть.

И тогда мы продолжили свою работу, потому что раньше никому из нас в голову не приходило, что мы совершаем преступление, и это чувство нелегальности внезапно сделало нас усердными.

— Тяжелая, зараза, — воскликнул Бласко, и она действительно была тяжелая.

Находка представляла собой, как вы, несомненно, уже догадались, бюст.

— Кто этот хрен? — спросил Хуп, и все мы пожали плечами, потому что это лицо абсолютно ничего нам не говорило, тем более что оно было все в земле. Хуп начал оттирать бюст.

— Там что-то написано, — сказал Мутис, прежде чем снова погрузиться в бездну своего длительного молчания.

— Ленин. Это Ленин.

— Ленин?

— Да. Это Ленин.

— Это Ленин. Так написано на подставке.

— Ленин?

— Черт, это Ленин.

(В общем, это был Ленин.)

Мы положили голову Ленина в багажник машины Хупа и поехали домой.

— Это Ленин, — говорил Хуп каждую минуту.

(— Это Ленин.)

Дома у Хупа мы какое-то время пили и все такое прочее. Само собой, голова Ленина в конце концов оказалась в ванной, и там мы устроили ей душ, чтобы смыть остатки земли.

(— Намылим ее шампунем? — спросил даже Мутис, у которого этой ночью что-то развязался язык.)

— Он бронзовый. Это бронзовый Ленин, — каждую минуту с воодушевлением говорил Хуп. — Товарищ Ленин, — и гладил его рукой по лысине. — Старина Ленин с бородой, как у козленка, дубина ты эдакая.

И так далее.

(— Бронзовый. Он бронзовый.)

— Думаю, нам надо где-нибудь купить бутылку водки. Она подойдет к случаю, — предложил Хуп, но Бласко, поэт праздных удовольствий и теоретик оргий, пошел еще дальше:

— Почему бы нам не отнести товарища Ленина в «Оксис»?

И это показалось нам исключительно удачной, революционной мыслью, потому что мы уже были совсем хорошие, так что мы подхватили бюст, снова положили его в багажник и поехали в «Оксис».

— Куда это вы идете с этим китайским мандарином? — спросил нас Йусупе, швейцар в «Оксисе».

— Это Ленин, приятель. Бронзовый Ленин, — сказал ему Хуп.

— Это Ленин, — поддакнул я.

В общем, мы поставили бюст на стойку и какое-то время просидели в «Оксисе», выпивая за здоровье Ленина, чокаясь своими стаканами с его башкой, предлагая девушкам поцеловать эту легендарную лысину, пока кривая эйфории внезапно не пошла вниз, и мы покинули «Оксис», таща с собой бюст, снова положили его в багажник и отвезли его домой к Хупу, где он составил часть будущего Городского Музея Металлолома.

На следующий день Хуп позвонил мне в комиссариат очень рано утром:

— Этот долбаный Ленин — это потрясающе, да? Он из бронзы.

И я, у которого все тело ломило, подтвердил ему, что да, это потрясающе, и что он из бронзы. В голосе Хупа заметен был тот оптимизм, что обычно вызывает пара понюшек натощак, сделанных, дабы вернуть нервную систему на солнечную орбиту после ночи безумств.

— Я тут поразмыслил: он еще и прилично стоит. Такие вещи высоко ценятся: бронзовый Ленин, отлитый до войны… Уверен, тут где-нибудь есть коммунистическая организация, готовая ограбить банк, чтобы иметь возможность купить его и поставить на алтарь… Ты ведь знаешь, коммунисты — такие идолопоклонники.

И я, в такие моменты желавший одного — лежать под наркозом на операционном столе, чтобы меня избавили от похмелья, сказал ему, что да, что, должно быть, есть тут где-то коммунистическая организация, готовая на все, чтобы заполучить бронзовую голову Ленина в вестибюль своей штаб-квартиры.

— Я собираюсь отнести ее к оценщику. Мне говорили об одном типе, который…

Так что в тот же день Хуп, Бласко, Мутис и я, разнородный квартет, снова положили бюст Ленина в багажник машины Хупа и направились куда-то вроде промышленного полигона, если столь высокого названия заслуживает пустырь только за то, что там построено несколько мерзопакостных складов, извините за выражение.

По дороге Хуп сказал нам, что если он выручит хорошие деньги за бронзового Ленина, то мы все вчетвером поедем в Пуэрто-Рико, потому что в агентстве он только что получил рекламный буклет с уникальным предложением: двенадцать человек по цене шести, с билетами на самолет, отелем и завтраком, на восемь дней и семь ночей. Бласко спросил, откуда мы достанем восьмерых недостающих аргонавтов, и Хуп ответил ему, что все уже продумал, что об этом можно не беспокоиться, что он постарается сделать так, чтоб для нас это вышло бесплатно, и всем нам это показалось хорошим планом: Пуэрто-Рико, бесплатно, семь ночей.

— Думаю, это здесь, — сказал Хуп и припарковал машину возле какого-то здания, напоминающего бункер. Мы вышли из машины и направились к двери, на раме которой виден был слепой экран видеофона.

— Дон Хулио? Это я. Хуп Вергара. Мы разговаривали с вами сегодня утром, — сказал Хуп в видеофон, и через минуту дон Хулио собственной персоной открыл дверь: она была сантиметров двадцати толщиной, с многочисленными цилиндрическими замками.

— А это кто такие? — спросил дон Хулио, очень высокий старик и очень могучий, по крайней мере для старика, с глазами, не смотревшими ни на кого в отдельности, с очень небольшим количеством волос, хотя и спутанных, словно грива.

— Это друзья, которым можно доверять.

Но старик сказал, что впустит только Хупа.

— Им можно доверять, — настаивал Хуп, но старик остался тверд в своем решении, и тогда Хуп сказал дону Хулио, что ему даже не нужно заходить внутрь, потому что товар лежит в багажнике машины. Тогда старик закрыл дверь бункера, ухнувшую при этом, словно стена пирамиды, и направился к машине энергичными шагами, словно человек, собирающийся тренировать гладиаторов, — чтобы как-нибудь описать его старательность.