Марья решила купить дачу, чтобы вывозить детей на свежий воздух. В этой связи она появилась в моем дачном поселке.

Поселок – старый, красивый, с традициями. Однако купить дачу нереально. Немереные деньги.

Непосредственно к нашему поселку примыкал ведомственный санаторий. Рядом с основным корпусом санатория находился дом для обслуживающего персонала. Его называли «бомжатник», что весьма несправедливо. Дом был невысокий, трехэтажный, из розового кирпича. Вокруг цветущий кустарник, а напротив – сосновый бор. Бор, конечно, замусоренный, как это принято в России: консервные банки, бутылки, пакеты. Но сосны есть сосны, небо есть небо. И воздух абсолютно такой же, как в моем дачном поселке. И солнце то же самое. И стоит на два нуля меньше, то есть в сто раз дешевле.

Практичная Марья купила в «бомжатнике» трехкомнатную квартиру. Сделала ремонт, обставила мебелью из натурального дерева. Семья стала жить за городом, на свежем воздухе.

Народ в «бомжатнике» был, конечно, не из высшего общества, много пьющий и шумный. Но присутствие в доме знаменитого писателя возвышало народ в собственных глазах. Я видела однажды, как двое мужиков – плотник и электрик – выносили стол из подъезда и ставили его в зеленую зону цветущего шиповника. Это был Васин летний кабинет. Вася шел следом, с ноутбуком под мышкой и неизменным красным шарфом на шее. Буквально Пьер Карден. Его лик был значителен и одухотворен.

Рабочие поставили стол куда надо и отошли на цыпочках. Смотреть на это было приятно и трогательно. Люди благодарны своим «певцам». Васино соседство поднимало их самооценку. Получалось, что и они как-то причастны к высокому искусству.

На территории санатория находилась детская площадка, туда стекались дети из дорогих дачных коттеджей и дети из «бомжатника». Все шумно играли, вопили, качались на качелях, и не имело значения, кто где живет.

Няньки сбивались в кучу, как чайки, обсуждали своих хозяев. Сплетничали, выносили сор из избы. Это была своеобразная месть за чужое благополучие и конечно же зависть – двигатель прогресса.

Маленький Ванечка опекал сестру, лепил вместе с ней в песочнице куличи.

Когда я проходила мимо, он поднимал голову и кричал:

– Вика, привет! Как ты поживаешь?

– Симпатично! – кричала я в ответ. – А ты как?

Няньки хватались за голову, галдели как встревоженные птицы: разве можно со взрослыми на «ты»? Какая невоспитанность…

Но я знала, что дело не в воспитании. Васины родители жили в Израиле, и дети проводили там каждую осень и зиму. В Москве серое небо, холод и мало солнца. А солнце – это витамин Д. Без него организм хиреет. В Тель-Авиве – солнце, море, пальмы, как в Сухуми. На зиму и осень можно спрятаться, а в жаркие месяцы – обратно в Москву. Лето в Подмосковье – бархатная благодать, а в Израиле – финская баня.

По полгода дети проводили со старшими Либерманами. Привыкали и даже осваивали новый язык.

В Израиле нет «вы», там только на «ты», с кем угодно. Даже с главой государства. При встрече с ним спрашивают: «Биньямин, как ты поживаешь?»

Моя внучка Катя тоже торчала в песочнице и кружила головы ровесникам. Они все были в нее влюблены, кроме Ванечки. Семилетний Ванечка остался равнодушен к пятилетней Кате, а вот она замирала, глядя в его глаза. Однажды спросила задумчиво:

– А что, если я поженюсь на Ване?

– Ни в коем случае! – испугалась я.

– Почему?

– Он очень красивый. Красивый муж – чужой муж.

Я вспомнила Васю Свободина, его многочисленных плачущих жен и не пожелала такой участи для своей любимой внучки.

– Ну и что? – легко возразила Катя. – Я тоже буду его обманывать.

– И что это за жизнь?

Вопрос остался открытым. Что лучше: горькое счастье или серый покой? Я и сейчас не могу ответить на этот вопрос.

С Марьей мы подружились. Она часто приходила ко мне и жаловалась на Васю. Творческие люди эгоистичны, похожи на беременных женщин. Думают только о себе и о том, какой замысел вызревает в их утробе.

Человеческий талант – не меньше творческого, а даже больше. И дороже. Книги читают не все, а такие качества, как порядочность, доброта и благородство, – нужны не меньше, чем хлеб и вода.

Вася этого не понимал. Жил как хотел. Он себе ничего не запрещал. Привык к тому, что ему все всегда сходило с рук. Мог не прийти ночевать. В дом звонили какие-то невоспитанные бабы. Когда Марья спрашивала: «Кто говорит?» – отвечали: «Какая разница?»

– Представляешь? – возмущалась Марья. – И это при том, что я моложе его на тридцать лет.

– Творческие люди как дети, – утешала я. – Вася большой ребенок.

– Детей тоже наказывают.

– Наказывают, но не бросают.

В один из дней Марья пришла ко мне замкнутая, молчаливая. Она долго не решалась озвучить свою проблему, потом все-таки проговорила:

– Я хочу от него уйти.

– А у тебя есть к кому уйти? – поинтересовалась я.

– Нет. Я хочу уйти не к кому-то, а от него. Но мне его жалко. Кому он нужен? Это все равно что зимой выбросить кота на улицу.

– Если ты его бросишь во вторник, то в среду его уже подберут, – предупредила я. – А ты останешься одна с двумя детьми. Так что подумай лучше о себе.

Марья смотрела перед собой, как будто пыталась разглядеть свою участь. Их брак устал, претерпевал кризис. Но Марья терпела по трем причинам: во‑первых – дети, у детей должен быть родной отец. Во-вторых – «манжé». По-французски это значит «есть», еда. А в‑третьих (а может быть, и во‑первых) – любовь в начале их совместной жизни. Она не проходит бесследно. Где-то застревает и остается.

Таня часто приходила к Кате в гости, и иногда ей разрешали остаться ночевать. Марья мне доверяла. Перед сном я поила девочек молоком. Мне приносили из деревни трехлитровую банку парного молока, прямо из-под коровы. Катя пила, а Таня – нет. Она надевала мученическую гримаску на свое маленькое личико и говорила:

– У вас очень вкусное молоко, но я к нему не привыкла. Мама покупает в магазине молоко «Милая Мила». Оно гораздо хуже, но привычка… Вы понимаете…

– Понимаю, – соглашалась я.

Думала при этом: какая воспитанная девочка. Она перекладывает вину на себя. Это она виновата, не привыкла. Другая бы хлебнула парного молока из стакана и плюнула обратно со словами: «Фу, какая гадость! Что вы мне даете?» И я оказалась бы виновата. А так – я ни при чем. Вот что значит врожденная интеллигентность и правильное воспитание.

Однажды, сидя на кровати в пижамке, Таня поделилась со мной своим горем:

– Вы знаете, Ваня при бабушке ударил меня ногой. Бабушка так испугалась, что от нее отлетела капелька жизни.

Таня смотрела на меня огромными глазами-звездами, в них стояла трагедия.