Конь утвердительно мотнул головой.

— Гм, а с чего он такой покладистый стал? — засомневался Куница. — Ты ему веришь?

— Вопрос интересный, но тут другое, — широко усмехнулся, демонстрируя угрожающий набор клыков, резцов и прочих коренных, Степан.

— Так объясни… Я тоже хочу знать.

— Конечно, тем более что ничего таинственного в этом нет. Благодаря нам, страшный атаман Терн-Кобылецкий обрел созвучное прозвищу живое тело, относительную свободу и все сопутствующие этому ощущения. Думаю, что после многих десятилетий жалкого и унылого прозябания в темной пещере, в качестве сторожащего клад и собственную могилу, оседлого призрака — он не слишком спешит окончательно развоплотиться. А это можно сделать всего лишь сдернув с него волшебную уздечку. Так что наш атаман, кстати, хорошая кличка для такого боевого скакуна… Атаман! — повторил со вкусом и некоторой издевкой недоученный чародей. — Хотя — нет… Может неудобно получится, рядом с настоящим. Тогда, будешь — Призраком! И имя красивое, и сути соответствует. Так вот, теперь сивка, наш добровольный и верный помощник… Призрак, подтверди!

Конь трижды неспешно кивнул.

— Видал? Кроме того, я немного слышу его мысли и клятвенно пообещал атаману отпустить душу на покаяние, в тот же миг, когда он этого пожелает. И уговор наш уже вступил в силу. Теперь — о тебе. Если доверяешь мне, ложись и спи. А я сделаю все остальное. Думаю, к утру, многое, доселе неизвестное, станет менее таинственным и непонятным. Договорились?

Тарас почесал затылок и, уступая напору побратима, неуверенно кивнул.

— Хорошо, Степан, делай, как считаешь нужным, а то я уже порядком устал от всей этой недоговоренности и таинственности. Спокойной ночи.

— А вот этого я тебе как раз и не обещаю… — услышал еще Куница, сквозь стремительно накатывающуюся на него мягкую тьму.

ПЕРВЫЙ СОН ТАРАСА

Наверно у жизни и смерти припасены разные мерки для отсчета времени. Казалось, прошла целая вечность, с той минуты, когда схлестнулись в беспощадной рубке полусотня реестровых казаков и больше двух сотен ордынцев, а солнце все так же неподвижно висело над горизонтом, едва касаясь малиновым диском далекого краешка земли. Несмотря на малочисленность запорожцев, их ненависть к басурманам была столь огромна, что даже, оставшиеся без седоков, казацкие лошади не покидали поле боя, а продолжали гоняться за врагом, сшибая его наземь грудью, кусая и затаптывая копытами. И — крымчаки дрогнули…

Сперва один всадник, потом другой, а там — целыми десятками, они стали заворачивать лошадей, торопясь покинуть страшное место, где ненасытная смерть собирала столь обильный урожай. Ордынцы шли в край гяуров за легкой добычей, и совсем не спешили в небесные чертоги. Несмотря на всё их, щедро обещанное Пророком, гостеприимство к павшим героям.

Хороши степные лошадки. Быстрые да ловкие, они так стремительно уносили своих, припавших к гривам, хозяев, что тем не хватало времени даже оглянуться. К счастью для уцелевших в бою казаков. Из всей полусотни, в седле еще кое-как держался только — ранее донской вольницы, а теперь запорожского реестра товарищ — Тимофей Куница. Да и того шатало, словно пьяного. Похоже, последняя стрела, оцарапавшая щеку, была отравлена змеиным ядом. Сражающиеся под зеленым знаменем ислама воины в бою славы не ищут, для них важно: убить еще одного неверного. А как — Аллаху без разницы.

Погнавшись сгоряча за убегающими ордынцами, Тимофей вскоре совладал с распирающей грудь яростью, и сдержал коня. Перед глазами казака все плыло и темнело, впору — ложись, да помирай. Он встряхнул головой, от чего длинный и взмокший чуб, отращенный по здешнему обычаю, словно большая рыбина, больно хлестнул его по лицу. Тимофей затейливо выругался и вытащил из седельной сумы флягу. Глотнул настоянной на злом перце оковитой и облегченно вздохнул: похоже, и на сей раз Черный Косарь обошел его стороной. Поживем еще чуток…

Казак размашисто перекрестился, огляделся и помрачнел.

— Господь Вседержитель! — вскричал в сердцах. — Неужели, все братчики полегли? Да быть того не может!

И будто в ответ, от ближайшей кучи тел, донеся слабый стон. Тимофей слез с коня, спрыгнуть не хватило бы сил, и подошел ближе.

Славно потрудился Иван Непийвода, — четверых голомозых уложил, но и сам оказался не только тяжело ранен, а еще и лошадью придавлен.

При помощи аркана и собственного коня, Тимофей освободил товарища и осмотрел его раны. Сильно изрубали молодца ордынцы, но все ранения были из тех, что если казак сразу не умер, то — непременно выздоровеет. Напоив раненого, Тимофей и сам хлебнул водицы — и только теперь угар битвы окончательно опустил запорожца. Мир вновь обрел краски и наполнился звуками. Правда, в основном стонами и молитвами, произносимыми шепотом и сразу на двух языках.

Казак уложил товарища как можно удобнее и еще раз вздохнул. Теперь уцелевшего Тимофея, кроме оказания помощи раненым, словно в уплату долга, ждала самая печальная и тяжелая, но неотъемлемая от всякого сражения, часть ратного труда. Следовало помочь достойно уйти тем, кого еще не успела прибрать смерть, но судьба уже окончательно вычеркнула из реестра живых. А учитывая близость сумерек и количество тел — Тимофея Куницу поджидал непочатый край работы.

И только теперь солнце, будто опомнившись, стремительно заскользило вниз…

Не трудно отделить живых от мертвых, перевязать раны, остановить кровь, напоить и уложить отдыхать — сколько б их не было. Вид каждого выжившего в бою, даже ордынца, в конце концов, басурманин тоже тварь Божья, согревает душу и придает сил. Избавить от мучений, нанести удар милосердия своему, или полоснуть клинком по горлу голомозого, тоже дело не хитрое. Хуже, когда надо принимать решение — отжил тяжелораненый воин свое, или еще имеет шанс выкарабкаться. Все ж Тимофей, хоть и повидал за свою казачью жизнь вдоволь тел и рубаных, и колотых, и развороченных огневым зельем, а все ж — не лекарь. От того и боязно ошибиться: почем зря сгубить живую душу…

С наступлением сумерек, Тимофей разжег костер и стал стаскивать к нему всех уцелевших товарищей и крымчаков. И только когда уже нельзя было разглядеть даже собственных пальцев, Куница вынужденно прекратил поиски тех, кого лошади могли отнести в сторону от места основной сечи, и устало прилег рядом с огнищем. Следовало еще могилу для погребения выкопать, да мертвые товарищи не обессудят за задержку. Подождут до утра — им теперь торопиться некуда… А что басурманские традиции нарушены, так их сюда никто не звал, сами виноваты.

Хорошенько отхлебнув из фляги и кое-как зажевав хмельное зелье куском солонины, Тимофей закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Долго он спал, коротко ли — но когда открыл глаза, на дворе все еще была полночь. Вот только посветлело как-то вокруг. Во всяком случае — Млечный путь сверкал не так ярко, как обычно. Тимофей не сразу понял, из-за чего это происходит, в начале, даже на костер покосился, но тот уже едва теплился под толстым слоем золы. А когда узрел причину — не поверил глазам. Решил, что все это ему пригрезилось с устатку или лишнего глотка "лекарства".